Игорь Ефимов - Джон Чивер
БАС. Легко себе представить, как человек столь безжалостный к себе мог обращаться со своими близкими. Жене приходилось терпеть постоянные сарказмы в свой адрес за плохо приготовленную еду, за жалкую учительскую зарплату, за участие в организации «Женщины-избирательницы», за «неправильное» воспитание детей. Дочь Сьюзен росла упрямой, замкнутой, толстела на глазах и была трагически далека от той белокурой стройной красавицы, какой мечтал ее видеть отец. Его любовь к ней выражалась бесконечными попреками, запиранием еды, поучениями, шлепками. От сына он требовал, чтобы тот участвовал в спортивных играх, улучшал отметки и перестал говорить и смеяться «как женщина». Сьюзен начала настоящую охоту за спрятанными крекерами, пирожками, шоколадками, сыром, рылась в шкафах и холодильнике и в результате съедала вдвое больше того, чего ей недодавали за столом. «Это была война не на жизнь, а на смерть», — вспоминала она потом.
ТЕНОР. После двенадцати лет брака взаимное охлаждение супругов стало бросаться в глаза окружающим. Холодность жены рождала в душе чувство одиночества, одиночество нужно было глушить выпивкой, от выпивки учащались случаи импотенции, они, в свою очередь, усугубляли холодность жены. В какой-то момент они даже обсуждали возможность разойтись на время. Запись в дневнике: «Я — как заключенный, пытающийся сбежать из тюрьмы неверным путем. Возможно, дверь открыта, а я все рою туннель чайной ложкой. И возможно, это только углубляет яму под моими ногами». И тут же — неожиданно — строчки, полные нежности: «Мэри утром, спящая, выглядит, как та девушка, в которую я влюбился. Ее круглые руки лежат поверх одеяла. Каштановые волосы рассыпаны. Непреходящее ощущение серьезности и чистоты».
БАС. Дневник Чивера — это, конечно, произведение особого рода. Я бы поставил его в один ряд с дневниками Кьеркегора, Толстого, Кафки. Освобожденный от тревоги «заплатят мне за эти строчки или нет?» он дает перу лететь по бумаге свободно, запечатлевая поток собственных чувств и порывов, со скоростью судебного стенографа. Сюда же вплетаются мимолетные впечатления, зарисовки уличных сценок, лиц прохожих и пассажиров в поезде, запах ветра с реки, стук каблучков по асфальту, женское плечо, покрытое загаром. Это у Хемингуэя он научился открывать колдовство, таящееся в нанизывании казалось бы случайных деталей, и наслаждаться им. Но именно дневник приоткрывает нам, как безнадежно он был прикован к самому себе. «Что я сейчас чувствую? Как выгляжу в глазах других? Как отнесутся ко мне эти люди? Где мне достать денег, чтобы оплатить растущую стопку счетов?» Даже когда он вопрошает, какими вырастут дети или как вызвать улыбку жены, все возвращается к нему, замыкается на нем самом: мои дети, моя жена.
ТЕНОР. Тютчев говорил, что цель его беспорядочного существования каждый день заключается в одном: избежать сколько-нибудь длительного общения с самим собой. Чивер же, наоборот, большую часть дня проводил наедине с собой. Даже когда он садился за пишущую машинку, ему было трудно отвлечься от себя и уделить достаточно внимания вымышленным персонажам. Именно поэтому из рассказа в рассказ у него кочуют те, кто оставил глубокий след в его душе: властная самоуверенная мать, брат, пытающийся поучать всех окружающих, печальная жена, обделенная чувством юмора, непослушная дочь, способная срезать отца убийственной остротой.
БАС. И еще он очень боялся стареть. Герой рассказа «О, юность и красота!» пытается в сорок лет поражать друзей любимым трюком своей молодости: превращает домашнюю мебель в спортивные препятствия и устраивает забег, перепрыгивая по очереди через стул, кушетку, кресло, детскую кроватку, тумбочку. Сила и ловкость уже не те, он падает, ломает ногу, но не сдается. В конце рассказа жена, пытаясь дать сигнальный выстрел для очередного забега, случайно подстреливает мужа. (Не всплывает ли здесь опять тень Хемингуэя и несчастного мистера Маккомбера?) В других рассказах герои с тоской разглядывают в зеркале появляющиеся морщины, седые волосы, вылезший живот. Да и в жизни Чивер доходил до безрассудства, пытаясь доказать себе и другим, что птица юности не покинула его. Перенеся тяжелый инфаркт, он уже через неделю выпивал прежнюю дозу коктейлей, катался на велосипеде, купался в холодной воде и танцевал джигу на столе.
ТЕНОР. В течение двадцати лет Чивер пытался написать настоящий большой роман, и наконец его усилия увенчались успехом. Реакция критиков на выход «Хроники семейства Уопшотов» (1957) была смешанной. Один писал, что автору не удалось вырваться из традиций журнала «Нью-Йоркер». Другой восхвалял роман как настоящую семейную сагу, разворачивающуюся в прибрежном городке к югу от Бостона, «блестяще сочетающую кипучую веселость, печаль и нежность». Третий отмечал сюжетную разбросанность, выражал мнение, что роман похож на связку рассказов. Четвертый объявлял автора — при всем его даре сатирика и стилиста — сентиментальным подростком.
БАС. В свое время я честно дочитал роман до конца, но далось мне это нелегко. Там время от времени всплывают картины, написанные пером настоящего художника. Но неспособность — или нежелание — автора создавать сквозной сюжет рождала во мне ощущение обмана. Так бывает и в повседневной жизни: твой собеседник сопровождает рассказываемую историю вставными анекдотами, приятными улыбками, многозначительными паузами, мечтательным закатыванием глаз, и ты не сразу понимаешь, что, по сути, ему нечего рассказать. Он просто упивается потоком своей гладко льющейся речи, он любит говорить и радуется тому, что законы вежливости не позволят тебе просто встать и удалиться. Впоследствии я прочитал в дневниках Чивера, что он и сам чувствовал эту главную слабость «Хроники». Не раз он пишет про старого Уопшота: «Он неважен, он незначителен, он никому неинтересен. Любовь нигде не всплывает на этих страницах, и проза выглядит манерной».
ТЕНОР. Сыновья старшего Уопшота, Мозес и Коверли, пополнили толпу подростков, захлестнувшую американскую литературу в 1950-е годы. Холден Колфилд Сэлинджера, Лолита Набокова, Коллин Фенвик Трумена Капоте, Нил Клугман Филипа Рота и множество других — это всё ровесники и бунтари против мира родителей. Растущее благополучие в стране расширяло горизонты возможного для юного поколения. У многих теперь была своя комната, свои карманные деньги, свой радиоприемник, порой даже своя машина. Литература, музыкальный мир, телевидение, кино вынуждены были подстраиваться под вкусы пятнадцатилетнего потребителя. Вспомнить только такие фильмы, как «Вестсайдская история», «Бунтарь без причины», «На восток от Эдема».
БАС. Автор великолепных рассказов, Джон Чивер в его попытках писать роман напоминает мне замечательного лодочного мастера, который бы поставил перед собой задачу пересечь океан. Лодочник не умеет строить большой корабль, но он тешит себя иллюзией, будто достигнет цели, связав между собой двадцать-тридцать отличных лодок. Именно таким сооружением представляется мне «Хроника семейства Уопшотов» — скоплением неоконченных рассказов о главе семейства, его жене, двух сыновьях, покинувших родной дом уже в первой части, эксцентричных тетках. Побочные персонажи появляются без всякой связи, исполняют свою короткую роль, иногда просто роняют две-три реплики и исчезают. Мы пытаемся проникнуться сочувственным интересом к главным героям, но и они, по авторскому произволу, пропадают на десятки страниц. Ветры большого повествования разрывают лодочную флотилию, выбрасывают на берег обломки.
ТЕНОР. Да, редакторы и критики не раз спрашивали автора, что стало, например, с девушкой Розали, покорившей сердце старшего сына, Мозеса? Куда девалась незаконная дочь главы семейства, Леандра Уопшота? Но Чивер отмахивался от их претензий и отказывался что-то менять в романе. В своих импровизациях он следовал художественному инстинкту, а не логике драматического действия. Когда персонажи наскучивали ему, он оставлял их и выводил на сцену других. Ему казалось, что в этом он следует примеру обожаемых им британских классиков: Филдинга, Стерна, Теккерея.
БАС. Большое место в романе занимают куски из дневников Леандра Уопшота. Их обрывистый стиль, с обрубленными предложениями, напоминает стиль дневников самого Чивера. Ведение дневника занимало огромное место в его жизни. Он всюду возил с собой пачку тяжелых блокнотов и заносил в них самые интимные мысли и переживания. Инстинкт не обманывал его — художественная насыщенность этих текстов была захватывающей. Но дневники Леандра, внешне похожие по стилю, оказываются скучным перечнем житейских мелочей, занимавших неинтересного старого человека. В них не было и тени душевной боли, безжалостного суда над самим собой, сверкающего на страницах дневника автора романа об Уопшотах. В лучшем случае — сентенции, прославляющие дар жизни и красоту мироздания.
