Анатолий Баландин - Каменный пояс, 1983
— Да я ничего, — пробормотал. — Тут все от погоды зависит. Может, пойдут еще дожди, потом, в июне… Идут же обычно…
Затем Николай склонил разговор в другую сторону, и неловкость забылась. Тогда он рассказал про свою работу, спросил, дадут или не дадут ему после операции колесный трактор?
— Инвалидность тебе дадут, — вдруг осадил его, точно в отместку за что-то, Петя. — Третью группу — точно. А про трактор забудь и думать.
Это смутило Николая. Ну, трактор — ладно, а что вообще будет с ним после больницы? То нельзя, это нельзя… Главное, пока язва сидела, можно было, а вырезали — сразу нельзя.
— Ну, сразу-то — не сразу, — рассудил, подобрев как-то Петя. — Что нельзя, то нельзя и до операции было… Ну, да ты молодой еще, чего там — тридцать пять. Наломаешься, когда зарубцуется.
С того дня и началась маета. Николай силился заглянуть на неделю, на месяц вперед, и ничего не мог там разглядеть. Никогда не было у него такой особой нужды — жизнь планировать.
— Да перестань ты себя дергать, — посочувствовал ему Петя. — Будет ВТЭК, там все за тебя решат и, что надо делать, подскажут.
— Какой втык? — переспросил Николай.
— Экспертная комиссия, — подсказал Лаптев, который, уткнувшись в книжку, между прочим, все и всегда слышал.
— Ну и ладно, пусть решают, — сказал Николай потверже, сообразив, что стал уже чем-то надоедать соседям по палате.
Погода налаживалась, и он особенно нетерпеливо стал поджидать Катерину с новостями из Богдановки. К Пете уже в третий раз жена приезжала, в определенные часы спускаются в вестибюль городские, полчаса и больше просиживая там с женами или родственниками… Но однажды, уже перед самым «тихим часом», кликнули и Николая.
С третьего этажа он спустился как только мог быстро и, запыхавшись, наткнулся в вестибюле на расставившего руки Пашку Микешина.
— Ну, живой? — радостно зашумел гость.
— Живой! — подтвердил Николай, держась за грудь.
А посидеть, поговорить подробнее им не удалось. Неумолимая бабуся из «приема передач» выперла посетителей на крыльцо и заложила дверь прочным засовом. Николай попробовал уговорить ее, но ничего не получилось, и он поплелся в палату. От Пашкиных «все нормально — все путем» в голове осталась какая-то обескураживающая пустота, а на руках — летний хлопчатобумажный костюм и десять рублей денег, присланные Катериной. «Витька переболел корью», — велела она передать на словах, и это должно было все объяснить.
Время, показалось Николаю, совсем остановилось. Никого из них не выписывали, распорядка не меняли, и надоело в конце концов все: и лежание, и процедуры, и специальная еда, и вечерняя толчея в комнате с телевизором, и разговоры соседей, переключившихся на международные темы.
— Что они по стольку держат? — возмутился Николай пришибленно.
— Это же не участковая больница, — усмехался начинавший терять свою тихость Петя, — межрайонная! Чем-то надо звание оправдывать? Вот и держат… Как будто от одного этого люди здоровей становятся. Мы-то ходим еще, а в морг опять машина пришла. Э-э…
Такие вот стали у них разговоры. Захотелось на волю и городским, но те об этом по-своему говорили, высчитывали, дебет с кредитом сводили.
По утрам в окно заглядывало солнце и повисало там часов до пяти-шести. В палате становилось нечем дышать уже в одиннадцать часов утра.
— Полмесяца прошло, как отсеялись, — заметил Петя, — а ведь ни одного дождичка не пробрызнуло. На востоке льет… А наш директор: по всем прогнозам в первом году пятилетки быть нам, товарищи, с хлебом! Напрогнозировал…
— А может, и был прогноз, — неохотно отозвался на это Николай, — никто же точно не может знать.
Разговаривать с Петей о погоде и урожае ему давным-давно надоело.
В больнице в эти дни все делались разморенными, пришибленными, словно солнце размягчало и мозги, и суставы, гнало по жилам вялую, сонную кровь. За стенами тоже вроде жизнь остановилась, по, как оказалось, нет, двигалась, мчалась даже и напомнила об этом неожиданным, скандальным случаем, колыхнувшим не одну только их палату.
К Каверзневу, вместо хорошенькой жены и пораньше ее обычного часа, пришла вдруг незнакомая женщина с круглым и бело-розовым, несмотря на такое солнце, лицом. Николай видел, как они уединились в уголке вестибюля, посидели минут десять, и Каверзнев начал как-то неестественно, нетерпеливо, не глядя на осаживающие жесты бело-розовой гостьи, ерзать на стуле. Потом он вскочил, пошел было прочь, но вернулся и раза два дернул собеседницу за руку, отблагодарил, видно, за что-то. А в палате закатил вдруг истерику.
— Дрянь! Подлюка! Скотина! — кричал перед окном.
Оказалось, его жена успевала в эти дни не только вовремя навещать законного мужа, но и какого-то «партнера» на стороне себе подыскала. Николай, да и остальные, не знали, куда глаза девать, до того распустил себя обманутый муж.
— Может, просто сплетни все, — попробовал успокоить его Петя.
А Лаптев подошел к Николаю.
— Необходимо перехватить его супругу у входа, нельзя им встречаться, — просипел сквозь зубы.
Николай взглянул на часы, на Каверзнева, затаившегося под простыней, и вышел из палаты. До обычного часа оставалось минут двадцать, но он решил подождать у парадного, на сквознячке. Заложив руки за спину, он накруживал восьмерки вокруг колонн и старался как-то свыкнуться с происходящим.
«Ничто их не останавливает», — подумал он между прочим, и это наконец проняло его, словно попробовал он чужую беду на себя примерить, а она оказалась впору.
Взволновавшись, Николай сошел с крыльца, прошаркал тапочками до клумбы, яркой и пышной от ежедневного полива, а когда повернул назад, то увидел у самого входа Каверзневу-жену.
— Эй! — крикнул он, но та уже скользнула в приоткрытую дверь.
— Пришла, дрянь! — услышал Николай, подоспев к входу, и тут и увидел их.
Изменщица как-то ужалась сразу, выставила перед собой, загораживаясь, нарядную сумку-пакет, а муж и правда надвигался на нее с побелевшим лицом и сжатыми кулачищами.
— Не дури! — вырвалось у Николая.
И Каверзнев, как по сигналу, а верней всего, боясь, что остановят его, выбросил вперед руки, ухватил жену за летнее платье на груди, вякнул что-то и дернул, словно тракторный пускач заводил, отпрянув всем телом назад.
В один миг Николай увидел оголенные женские груди, услышал дурной крик, хруст я звон упавшего пакета, — а Каверзнев уже лежал на полу; над ним, сжимая кулаки, склонился сердобольный Петя; стояли вокруг ошарашенные посетители и больные, за которыми мелькнула очкастая физиономия Лаптева. В следующий миг Каверзневой-жены в вестибюле не было.
— Вставай! Вставай, что ли, — повторял Петя, и Каверзнев, застонав, шевельнул руками.
— С-скоти-ина, — процедил, не открывая глаз.
— Сам ты, видать, дерьмо хорошее, — спокойно сказал Петя, и все вокруг ожили.
На следующий день Каверзнева перевели в железнодорожную больницу, Лаптева и Петю выписали. И Николай, в ожидании подселения, остался один. Нянечка, менявшая постели, и дежурная медсестра настойчиво выпытывали у него подробности, а он и отшутиться не мог.
— Хорошо, — выслушав его, сказал на обходе хирург, — в среду еще раз посмотрим и, может быть, переведем на амбулаторное наблюдение. Ну-ка, подними пижаму…
В среду, пока заверялись бумаги для райбольницы и совхозного начальства, Николай переоделся в свой летний, а по правде сказать — единственный костюм, увязал куртку и прочую грязную одежду в аккуратный тючок и снова явился под двери кабинета.
Отдавая листки, хирург взялся читать наставления, по Николай слушал его и улыбался.
— Я вам сала свиного привезу, — вставил радостно, — копченого!
— Ты это, Акимов, перестань и дослушай до конца, — свел брови хирург. — Ты еще слаб, как ребенок, и надо было машину за тобой выслать. А в автобусе непременно скажи, что ты после тяжелой операции. И не забудь в недельный срок в райбольнице появиться. А вообще жена тебя скорее на ноги поставит…
Хирург наконец улыбнулся, и Николай схватил его за руку.
Пройдя потом больничным коридором, разморенным садом, он очутился в городе. От волнения забылось и неловкое расставание с соседями по палате, и томительные дни вылеживания как бы уплотнились до одного, долгого.
«Все нормально, все путем!» — подбодрил он себя дополнительно и пошел по горячему тротуару к магазинам, на базар, желая с толком потратить Катеринину десятку.
* * *Этот город Николай знал давно. Деревянный одноэтажный центр здесь совсем не застраивался, этого рода перемены происходили в микрорайонах на окраине, а новизну старым улицам придавали лишь новые щиты-плакаты, газетные киоски да непомерно разросшиеся тополя. Движения было немного. Может быть, тут вообще теперь не ездили, но Николаю казалось, что это зной разогнал водителей и пешеходов по ручьям и речкам.
