Вальтер Скотт - О "Замке Отранто" Уолпола

Вальтер Скотт

О «ЗАМКЕ ОТРАНТО» УОЛПОЛА[1]

«Замок Отранто» — повесть примечательная не только своим необыкновенно увлекательным сюжетом, но также и тем, что она представляет собою первую в изящной словесности нового времени попытку сочинить занимательную историю наподобие старинных рыцарских романов. Эти досточтимые легенды утратили в глазах читателей всякую ценность и стали вызывать к себе пренебрежительное отношение еще в царствование королевы Елизаветы, когда, как мы узнаем из критических отзывов той эпохи, сказочные хитросплетения Спенсера принимались более в мистическом и аллегорическом их перетолковании, нежели в простом и немудрящем значении пышного «рыцарского» спектакля. Драматургия, вступившая вскоре после того в пору своего расцвета, и многочисленные переводы из итальянских новеллистов доставили людям из верхнего слоя общества те развлечения, которые их отцы черпали для себя в легендах «Дона Бельяниса» и «Зерцала рыцарства»; огромные фолианты, когда-то помогавшие вельможам и царственным особам коротать время, теперь лишились своих украшений, были урезаны и сокращены и в таком виде отосланы на кухню, в детскую или, по крайности, в прихожую старомодного помещичьего дома. При Карле II всеобщее увлечение французской литературой привело к распространению у нас скучнейших пухлых повествований Кальпренеда и мадмуазель де Скюдери,[2] книг, представляющих собою нечто среднее между старинными рыцарскими историями и современным романом. Оба эти жанра были соединены здесь чрезвычайно неловко, вследствие чего означенные сочинения сохранили от рыцарской прозы ее нестерпимо долгую протяженность и обширность, подробные описания множества однообразных сражений, а также неестественные и экстравагантные повороты действия, но без тех изобильных примет таланта и силы воображения, которые нередко отличают старинные романы; вместе с тем в них видное место занимали чувствительные излияния и плоская любовная интрига современного романа, но они не были оживлены свойственным последнему разнообразием персонажей, верностью в изображении чувств или проницательными воззрениями на жизнь. Такого рода несуразные вымыслы удерживали свои позиции дольше, чем можно было бы предполагать, только потому, что они считались произведениями развлекательными и их нечем было заменить. Даже во времена «Зрителя»[3] представительницы прекрасного пола любили уединяться в своих будуарах, словно с самыми близкими друзьями, с «Клелией», «Клеопатрой» и «Величественным Киром» (так это драгоценное сочинение было окрещено его неуклюжим переводчиком[4]). Но этот извращенный вкус стал ослабевать в начале восемнадцатого века, а к его середине был окончательно вытеснен интересом к произведениям Лесажа, Ричардсона, Филдинга, Смоллета, так что даже само словосочетание «рыцарский роман», звучащее ныне столь почтенно для антиквариев и библиофилов, было почти забыто в то время, когда «Замок Отранто» впервые явился глазам читателей.

Своеобразные обстоятельства жизни Хораса Уолпола, искусного автора этого произведения, определили его решительное предпочтение тому, что можно называть «готическим стилем»; этот термин, кстати сказать, в немалой мере благодаря его усилиям был освобожден от дурной репутации, сопровождавшей его ранее, когда им обозначалось все диаметрально противоположное правилам хорошего вкуса и с ними несовместимое.

Нет нужды напоминать читателю, что мистер Уолпол был сыном того знаменитого министра, в чьих руках находились бразды правления на протяжении двух царствований подряд и который правил столь уверенно и властно, что его могущество казалось неотделимым от державных прав Брауншвейгской династии.[5] Благодаря высокому положению отца сыновья, естественно, получали полной мерой ту долю придворных благ и милостей, какая обычно отводится близкой родне лиц, вершащих судьбами государства. К ощущению собственной значительности, присущему всем, кто пользуется таким вниманием, с самых ранних лет присоединялась привычка связывать интересы сэра Роберта Уолпола, равно как и частные дела его семейства, с борьбой партий внутри английского королевского дома и с переменами в европейских общественных делах. Неудивительно поэтому, что Хорас Уолпол, уже своим происхождением предрасположенный к тому, чтобы гордиться своей родословной и высоко ценить фамильную честь, в дальнейшем укрепился в этой склонности: ведь обстоятельства сложились так, что судьба его собственного дома была не только связана, но и тесно переплетена с судьбами государей, и вследствие этого достоинство гербов, носимых его предками — Уолполами, Шортерами, Робсартами, возвысилось до такой степени, какая была неведома этим родам в прежние времена. Если мистер Уолпол когда-либо и надеялся стать политически значительной фигурой, использовав для карьеры влиятельность своей семьи, то отстранение от власти его отца и изменения в личном его положении, которыми, как он вскоре почувствовал, сопровождалось это событие, отвратили его от общественной жизни и заставили ограничиться уединенными литературными занятиями. Разумеется, он в течение многих лет занимал место в парламенте, но, кроме одного случая, когда он весьма достойно и красноречиво выступил в защиту памяти своего отца, он не принимал участия в дебатах и держался поодаль от партий, между которыми эти дебаты велись.

Образ мыслей и характер чувств м-ра Уолпола в значительной мере определили тот круг интересов, в котором развертывалась деятельность его живого воображения и острого, подвижного, проницательного ума, обогащенного разнообразнейшими познаниями. Путешествия развили в нем вкус к изящным искусствам; но и в этих областях он, в силу своего особого пристрастия к прошлому знатных родов, обращался преимущественно к тому, что было связано с историей и памятниками средневековья. Уже в его «Анекдотах о живописцах и гравировальщиках» явно дает себя знать эта его страсть; что же касается «Каталога писателей — монархов и знатных дворян» и «Исторических сомнений», то эти труды написаны от начала до конца пером антиквария и ученого знатока генеалогии. В «Каталоге» особенно сильно выражено преклонение м-ра Уолпола перед родовитостью и знатностью; но если автор рассчитывал посредством своего труда расположить и нас в пользу этих качеств, то достигал он скорее обратной цели. Ибо трудно было бы, даже нарочно постаравшись, отобрать равное число имен писателей-плебеев, чтобы в перечне оказалось столь же мало истинных, достойных почитания талантов, как в «Каталоге» м-ра Уолпола. «Исторические сомнения» — яркий и любопытный пример того, как весьма частные антикварные разыскания могут поколебать нашу веру в факты, подлинность которых общеисторические сочинения признают неоспоримой. Читая книгу м-ра Уолпола, можно сделать одно занятное наблюдение: пристрастная защита метода, поначалу, видимо, избранного лишь ради литературного упражнения, приводит к тому, что сомнения автора приобретают в его глазах почтенное обличье непререкаемых истин, оспаривать которые не позволено никому.

Домашние занятия м-ра Уолпола, как и его ученые исследования, отмечены интересом к английской старине, в то время необычным. Он любил, по выражению одного сатирика, «глядеть на готические игрушки сквозь готические стекла»; загородный дом в Стробери Хилле, где он поселился, оброс добавочными пристройками — турелями, башнями, галереями и переходами — и постепенно превратился в настоящий феодальный замок, в котором, гармонируя с лепными карнизами, резными панелями и витражами, повсюду красовалось соответствующее убранство, состоящее из гербов, девизов, перекрещенных копий и всевозможных рыцарских доспехов. Готический орден в архитектуре приобрел ныне повсеместное распространение и возобладал столь безраздельно, что нас, пожалуй, Даже удивило бы, если бы деревенский дом какого-нибудь купца, удалившегося от дел, не являл нашему взору снаружи — стрельчатых окон с цветными стеклами, а внутри — кухонного буфета в виде церковного алтаря и если бы передняя стенка свинарника при доме не была скопирована с фасада старинной часовни. Но в середине восемнадцатого столетия, когда м-р Уолпол начал вводить готический стиль и демонстрировать, как орнаменты, присущие храмам и монументам, могут употребляться для украшения каминов, потолков, окон и балюстрад, он не применялся к требованиям господствующей моды, а доставлял удовлетворение собственному вкусу, воплощая свои грезы в романтическом облике воздвигнутого им здания.{1}

В своих побочных занятиях м-р Уолпод выказывал те же устремления, которыми определялись его исторические разыскания и архитектурные вкусы. Он по справедливости гордился своими познаниями в иностранной литературе, но интерес к английской старине и древним родословным преобладал у него надо всем, и из этой же области он заимствовал сюжеты для своих стихов, романтической прозы и полемических сочинений по истории. Подобного рода штудии, конечно, скучны — это известно всем и каждому; но таковы они лишь в том случае, если им предаются люди, лишенные воображения, способного оживить прошлое. Но люди вроде Хораса Уолпола или Томаса Уортона[6] — это не просто собиратели сухих, мелких фактов, мимо которых обычно с презрением проходит историк. Они несут с собой факел таланта, озаряющий руины, среди которых они любят блуждать; для таких антиквариев сочные, полные движения и пылающих страстей картины феодального прошлого, написанные Фруассаром,[7] служат источником могучего вдохновения, какого никогда не почерпнуть ученому-классику из чтения страниц Вергилия. И вот м-р Уолпол, обогащенный множеством сведений, которые дало ему изучение средневековой старины, и вдохновленный, как свидетельствует он сам, романтическим видом его собственного обиталища, решил показать публике образец применения готического стиля в современной литературе, подобно тому как он уже сделал это в отношении архитектуры.