Вальтер Скотт - "Рассказы трактирщика"

Вальтер Скотт

«РАССКАЗЫ ТРАКТИРЩИКА»

Эти «Рассказы», безусловно, относятся к числу тех творений, с которыми нам уже не раз приходилось встречаться и которые вызывали необычайный интерес у читателей: речь идет о «Уэверли», «Гае Мэннеринre» и «Антикварии». Мы без малейшего колебания утверждаем, что все или большая часть «Рассказов» целиком или в значительной мере принадлежат перу того же автора. Мы пока не можем строить никаких догадок, почему он так усердно скрывается, то прощаясь с нами в одном обличье, то неожиданно появляясь в другом, — для этого у нас недостаточно сведений о личных соображениях, которые заставляют его соблюдать столь строгое инкогнито. Однако не приходится сомневаться, что у писателя может быть много разных причин, чтобы оберегать подобную тайну, не говоря уже о том, что она, несомненно, сделала свое дело, возбудив интерес к его произведениям.

Не знаем, не упадет ли наш автор в глазах публики, если окажется, что он наделен творческой фантазией далеко не в той степени, какую мы были склонны ему приписывать, но мы убеждены, что ценность его портретов должна только выиграть от того, что моделью для них послужили живые люди. Возможно, что именно такому совпадению фантазии с действительностью эти романы и обязаны значительной долей своего успеха, ибо — и это нисколько не умаляет достоинств автора — любой читатель сразу заметит, что события и лица списаны им с натуры и носят отпечаток несомненной подлинности, не присущей детищам фантазии, как бы они ни были удачно задуманы и искусно выполнены. Не будем гадать, какое, если можно так выразиться, франкмасонство вселяет в нас эту уверенность, но все мы знаем по опыту, что инстинктивно, почти бессознательно отличаем в живописи, в поэзии и в других произведениях искусства то, что списано прямо с натуры, и чувствуем к этим правдивым описаниям ту родственную симпатию, благодаря которой ничто человеческое не может быть безразлично человеку. Поэтому, прежде чем заняться разбором «Рассказов трактирщика», мы просим разрешения кратко упомянуть о некоторых обстоятельствах, относящихся к произведениям, им предшествовавшим. Наш автор сообщает нам, что его целью было представить ряд событий и характеров, связанных с прошлым и настоящим Шотландии. Надо сознаться, построение его романов настолько слабо, что невольно приходит на ум нитка балаганщика, на которой тот поднимает свои картинки, поочередно демонстрируя их взорам зрителей. Автор, по-видимому, всерьез придерживался мнения мистера Бэйса: «На кой черт существует сюжет, как не для того, чтобы рассказывать занимательные вещи?» Правдоподобие и четкость повествования с величайшим равнодушием приносятся в жертву эффектности, и если только автору удалось «изумить и восхитить», то он, видимо, считает, что выполнил свой долг перед читателями. Мы уже протестовали против этого неряшливого безразличия и теперь снова протестуем. Поступая так, мы имеем в виду пользу самого автора: каковы бы ни были достоинства отдельных сцен и отрывков (а никто не выражал им своего одобрения с большей готовностью, чем мы), они производили бы куда большее впечатление, будь они расположены в форме ясного и стройного рассказа. Мы тем серьезнее настаиваем на этом, что автор, вероятно, грешит главным образом по небрежности. Возможно, впрочем, что в этом есть своя система, ибо мы заметили, что он сознательно избегает обычной повествовательной манеры, доходя в этом до аффектации, и старается по возможности втиснуть свою историю в драматическую форму. Во многих случаях это очень усиливает впечатление, потому что все время удерживает действующих лиц, равно как и само действие, в поле зрения читателя и до некоторой степени ставит его в положение театрального зрителя, который вынужден выводить смысл сцены из того, что говорят друг другу dramatis personae,[1] а не из каких-либо объяснений, обращенных непосредственно к нему. Но хотя автору и удалось этого добиться и тем самым принудить читателя думать о героях романа, а не о писателе, однако эта манера, особенно если она доведена до такой крайности, является одной из главных причин нестройной, рыхлой композиции, на которую не могут не сетовать самые ревностные его поклонники. Мало кто искреннее нас желает ему успеха, но если с его стороны не будет проявлено больше усердия, то мы сильно сомневаемся в долговечности этого успеха.

Наряду с бессвязным и дряблым стилем повествования у этих романов есть еще один важный недостаток, состоящий в том, что личность героя совершенно лишена интереса для читателя. Уэверли, Браун или Бертрам в «Гае Мэннеринге» и Довел в «Антикварии» — родные братья; они очень приятные и очень бесцветные молодые люди. Мы полагаем, что и этот порок до некоторой степени вытекает из драматического принципа, на котором автор строит свои сюжеты. Его главные герои не столько действуют сами, сколько подвергаются воздействию обстоятельств, и их сходная судьба всегда складывается благодаря вмешательству второстепенных персонажей. Так получается потому, что автор обычно изображает их иностранцами, которым в Шотландии все чуждо; это служит ему поводом для введения множества мелких подробностей, которые проходят через сознание героя и уже, так сказать, отраженно преподносятся читателю. Вдаваясь в объяснения и детали, которые могли бы показаться утомительными и ненужными, будь они обращены прямо к публике, автор для возбуждения интереса описывает впечатление, произведенное ими на героя драмы, и этим способом добивается внимания к таким вещам, которые иначе прошли бы незамеченными. Но если автор на этом и выигрывает, то только за счет личности героя. Не может заинтересовать читателя тот, кто не управляет активно ходом событий. Это понимают даже достойный горожанин и его жена, выступающие в прологе «Рыцаря пламенеющего пестика» Флетчера. Когда их спросили, что должен делать главный герой драмы, ответ последовал без промедления: «Что за вопрос! Пусть выступит и убьет великана». Очень разумное требование! Всякому герою, как в поэзии, так и в художественной прозе, следует выступить и сделать или сказать что-нибудь такое, чего не мог бы сделать или сказать никто другой: принести какую-нибудь жертву, преодолеть какую-нибудь трудность, словом заинтересовать нас не одним только своим появлением на сцене в виде пассивного орудия в руках других действующих лиц. Бесхарактерность героев этого писателя отчасти связана и с той легкостью, с которой он вертит и крутит свою историю в погоне за броским и, пожалуй, мимолетным эффектом. Это вряд ли бы ему удалось, если бы он не изображал своих главных героев людьми с неустойчивыми или чересчур гибкими убеждениями. Прекрасной иллюстрацией нашей мысли служит готовность, с какой Уэверли сперва примыкает к партии якобитов, а потом отрекается от нее в 1745 году. Будь он наделен стойким характером, такое поведение показалось бы неправдоподобным. Автор это сознавал; и тем не менее, не желая отказаться от возможности ввести описание военной резиденции шевалье, подробности сражения при Престоне и т. д., он, не задумываясь, приносит в жертву бедного Уэверли и изображает его вроде тростинки, послушной любому ветерку. Менее беспечный писатель, вероятно, постарался бы добиться намеченной цели более искусными и обдуманными средствами. Но наш автор спешил и поплатился за свою поспешность.

Мы уже намекали, что склонны сомневаться в оригинальности этих романов с точки зрения вымысла, но убеждены, что ничуть не умаляем этим достоинств автора; напротив, мы воздаем ему должную хвалу за то, что он изучал и тщательно и успешно описывал события и нравы, которые могли остаться погруженными в забвение. Постараемся это доказать.[2]

Вся интрига романа построена на взаимном покровительстве Уэверли и Толбота: в основе ее лежит предание об одном из тех случаев, которые смягчают даже суровые черты гражданской войны, и поскольку он в равной мере служит к чести обеих сторон, мы без колебаний приводим полностью имена этих людей. Когда шотландские горцы в утро Престонской битвы предприняли свою знаменитую атаку, Камероны и аппинские Стюарты захватили и увели батарею из четырех полевых орудий. Одним из первых среди атакующих был Александр Стюарт из Инвернахила; он заметил офицера королевской армии, который, с презрением глядя на всеобщее паническое бегство, неподвижно стоял со шпагой в руке, очевидно решив защищать до конца доверенный ему пост. Знатный горец приказал офицеру сдаться, но ответом послужил удар шпагой, которая, однако, застряла в щите Стюарта. Теперь офицер оказался безоружным, и уже занесена была алебарда гиганта горца (инвернахилского мельника), чтобы размозжить ему голову, но в последний момент мистер Стюарт, хотя и не без труда, убедил его сдаться в плен, а затем взял на себя заботу об имуществе своего врага и его личной безопасности и в конце концов даже добился его освобождения под честное слово. Офицер оказался полковником Алленом Уайтфордом из Беллохмайла в Эйршире, благородным и влиятельным человеком, горячо преданным Ганноверскому королевскому дому; но таково было взаимное доверие между обоими этими достойными людьми, невзирая на разницу их политических убеждений, что в то время, когда вокруг бушевала гражданская война и офицеров, отставших от своих горцев, беспощадно казнили,[3] Стюарт из Инвернахила не побоялся навестить своего бывшего пленника по пути в горную Шотландию, куда он возвращался, чтобы завербовать свежих рекрутов; он провел несколько дней среди вигов, друзей полковника Уайтфорда, так весело и приятно, как будто все кругом пребывало в мире и спокойствии. После сражения при Каллодене настал черед полковника Уайтфорда, не жалея сил и труда, добиваться помилования мистера Стюарта. Он обращался к товарищу председателя верховного суда Шотландии, к гененеральному прокурору и ко всем высшим государственным чинам, но в ответ на его ходатайство ему каждый раз предъявляли список, в котором Стюарт из Инвернахила, по выражению этого доброго старого джентльмена, был «отмечен печатью зверя». Наконец полковник Уайтфорд направился к герцогу Камберлендскому. От него он тоже получил категорический отказ. Тогда он решил временно ограничиться просьбой об охране дома Стюарта, его жены, детей и имущества. Герцог снова ответил отказом, после чего полковник Уайтфорд, вынув спрятанный на груди офицерский патент, попросил разрешения покинуть службу у государя, который не умеет щадить поверженного врага. Герцог был поражен и даже растроган. Он приказал полковнику взять свой патент назад и дал согласие на охрану, которой тот столь упорно добивался. Распоряжение пришло как раз вовремя, чтобы спасти дом, зерно и скот в Инвернахиле от войск, которые занимались опустошением «вражеской земли», как было принято выражаться. Небольшой отряд был расквартирован в поместье Стюарта, которое солдаты щадили, в то же время разоряя окрестные земли и разыскивая повсюду вожаков восстания, главным образом самого Стюарта. Они и не подозревали, что он находится так близко от них: много дней (подобно барону Брэдуордину) скрывался он в пещере, откуда слышал часовых, выкрикивавших пароль. Пищу приносила ему одна из его дочерей, восьмилетняя девочка, которой миссис Стюарт была вынуждена доверить эту обязанность, потому что за ней и всеми ее домочадцами зорко следили. Девочка проявляла необычайную для ее возраста смекалку, прохаживаясь как ни в чем не бывало среди солдат, которые обращались с ней довольно ласково; улучив момент, когда за ней никто не наблюдал, она тихонько прокрадывалась в чащу кустарника и прятала порученный ей небольшой запас провизии в условленном месте, откуда отец потом его забирал. Эта скудная еда в течение нескольких недель поддерживала жизнь Стюарта из Инвернахила, а так как он был ранен в битве при Каллодене, то лишения, которые ему приходилось терпеть, еще усугублялись тяжкими физическими страданиями. После того как квартировавших у него солдат перевели в другое место, на его долю выпало еще одно чудесное спасение. Он отваживался теперь входить в дом вечером и уходить по утрам, и вот однажды на заре неприятельские солдаты обнаружили его, стали в него стрелять и погнались за ним. Поскольку беглецу посчастливилось ускользнуть от них, они ворвались в дом и принялись обвинять его семейство в том, что оно укрывает изменника, находящегося вне закона. У старухи служанки хватило сообразительности заявить, что мужчина, которого они видели, пастух. «Почему же он не остановился, когда мы ему кричали?» — спросили солдаты. «Бедняга глух как колода», — отвечала находчивая служанка. «Сейчас же послать за ним!» Настоящего пастуха привели с холма и по пути успели все ему объяснить, так что когда он предстал перед солдатами, то был глух в такой степени, в какой это требовалось для его оправдания. Стюарт из Инвернахила был впоследствии помилован по амнистии. «Я хорошо его знал, — сообщает наш корреспондент, — и часто слышал об этих событиях из его собственных уст. Это был благородный представитель старых шотландских горцев, родовитый, доблестный, учтивый и по-рыцарски храбрый. Он выступал в 1715 и 1745 годах, был деятельным участником всех бурных событий, происходивших в горной Шотландии в промежутке между этими памятными датами, и наряду с другими подвигами прославился дуэлью на палашах со знаменитым Роб Роем Мак-Грегором в Клехене Балквиддерском. Он находился в Эдинбурге, когда Поль Джонс прибыл в залив Фертоф-Форт, и, хотя он уже был стариком, я видел его в полном вооружении и слышал, как он ликовал (по его собственному выражению) при мысли, что перед смертью еще раз обнажит палаш».