Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

раннего детства к самонаблюдению и к самокритике, я задавался несвойственными моему возрасту мыслями о назначении человека, подвергал пересмотру и переоценке все прежние ценности, вынесенные из моего трудового и безрадостного детства. Мать моя, которую я бесконечно любил, всегда хворавшая, теряла все больше силы под бременем нужды, труда и забот о детях. Незадолго до того умерла одна моя сестра пяти лет, к которой вся семья была очень привязана, а затем и трехлетний брат. Мое нервное состояние начинало принимать угрожающий характер. Я боялся темноты, а между тем приходилось в темные вечера делать большие концы на уроки, возвращаться поздно домой и даже проходить мимо кладбища. Мне стыдно было сознаться в этой боязни, — не отказаться же от урока, оплачивавшегося 30 рублями в месяц; я невыносимо страдал. Некоторое облегчение дал мне старый врач — тоже еврей, но живший настолько уединенно, что о принадлежности его к еврейству стало известно только при его смерти, когда его похоронили на еврейском кладбище. По слабости здоровья он не занимался практикой, не имел никакого общения с людьми, жил во флигеле в саду усадьбы, по соседству с моим мирским дедушкой. С дедом он любил беседовать, и это дало мне возможность воспользоваться его медицинским советом. Одним из главных его врачебных предписаний было возможно частое посещение русской бани, которая, по его мнению, благотворно действует на укрепление нервов. Этот врач, по фамилии Гербер, был для всех загадкой. Никому не было ничего известно из его прошлого. Он жил в Полтаве много лет, и те немногие, которые его знали, считали его превосходным врачом и ученым человеком.

На мое душевное состояние подействовало то, что я, в сущности, был совершенно одинок. Я был хороший товарищ, товарищи и ко мне хорошо относились; добрые отношения с соучениками основывались главным образом на том, что я не отказывал им в школьной помощи, давал им охотно списывать со своих работ и не жалел труда, приходя раньше в класс, разъяснять им урок, который они не успели или не хотели приготовить, или переводить с латинского и греческого языков заданные места. Эти мои услуги стали настолько обычными, что постепенно превратились в какую-то обязанность: я «не имел права» приходить поздно, ибо надо было до начала уроков обслуживать многих товарищей. Но вне школы я не имел возможности встречаться с ними. Ни я у них, ни они у меня не бывали, хотя среди товарищей было несколько таких, с которыми мне хотелось бы сблизиться. Дружеские внешкольные отношения при условиях, в которых я жил, создаваться не могли. Я не имел для этого в своем распоряжении хотя бы немного времени. Да и по своему развитию, по пройденной мною хедерной и житейской тяжелой школе я стоял выше своих товарищей и был для них чужим.

Из моего тяжелого душевного состояния я стал постепенно выходить на шестнадцатом году жизни, когда, будучи уже гимназистом 6-го класса, стал иногда встречаться с учениками 7-го и 8-го класса, тоже евреями, и сблизился с некоторыми из них.

К этому времени в полтавской гимназии было уже сравнительно большое число учащихся-евреев, особенно в старших классах. Большинство из них были иногородние. Они переводились к нам из других гимназий. Наша гимназия привлекала к себе своей репутацией непридирчивой и свободной от проявления юдофобства. Директор гимназии Шафранов, как самобытник и славянофил, был, конечно, в душе антисемит; но он был настолько добросовестен в исполнении своих обязанностей, что я не могу припомнить ни одного действия с его стороны по отношению к евреям, которое объяснялось бы его враждебностью к нам. Приливу иногородних учеников в старшие классы содействовало еще одно обстоятельство, о котором, как весьма характерном, я упомяну впоследствии.

Я, однако, и теперь не мог уделять много времени умственному общению с новыми друзьями, среди которых были очень симпатичные мне молодые люди. Некоторые из них интересовались политическими вопросами и состояли, по-видимому, в сношениях с руководителями разных кружков, перебрасывавшихся из столичных центров в провинциальные университеты, а оттуда в гимназии. Жандармские власти и в Полтаве усердно работали. Время от времени доходили слухи о производимых арестах. Среди гимназистов я таких случаев не припоминаю. Сам я не участвовал в подобных кружках и не бывал ни на каких собраниях молодежи. Только в праздничные дни, свободные от занятий, и в каникулярное время я мог отводить душу в беседе с новыми друзьями.

Оживлялась гимназия и воспитанники обогащались новыми впечатлениями в экзаменационное время весною, вследствие приезда многих экстернов, то есть лиц, которые подвергались экзамену на аттестат зрелости в нашей гимназии, не состоя ее воспитанниками. Большинство экстернов были евреи. Некоторые из них были в большой нужде и обращались ко мне за помощью, которую удавалось оказывать благодаря моим связям среди местного еврейства. Эти экстерны, в отличие от последующих поколений экстернов, были люди, выброшенные из разных учебных заведений или добровольно их бросившие для того, чтобы потом, подготовившись на свободе, именно в полтавской гимназии держать экзамен на аттестат зрелости. Среди них не попадалось самоучек, прошедших еврейскую школу — хедер и ешибот. Перебирая в памяти многочисленный ряд этих искателей аттестатов, я не могу остановиться ни на одном из них как на более или менее заметной личности.

ГЛАВА IV

Приезд Б.Ф. Бранда • Его биография • Служба в Министерстве финансов и ученые труды Бранда • Пресса в 1880 году; газеты «Голос», «Молва», «Страна» • Период Лорис-Меликова • Мое отношение к нелегальным кружкам • Инцидент по поводу нелегальной переписки • Еврейский вопрос до 1881 года • Оторванность интеллигенции от еврейской массы и ее анациональность • Стремление к поступлению в гимназии и университеты. — Усиление юдофобии • Устав о воинской повинности 1874 года и последовавшие дополнения к нему • Закон о питейной торговле • Перемена к лучшему в 1879 и 1880 годах • Циркуляр министра внутренних дел Макова • Национальный индифферентизм молодежи

Летом 1879 года в Полтаве появился молодой человек, о котором его родственники, мои знакомые, всегда говорили как о «писателе и корреспонденте газеты» — почетное звание, которому в Полтаве придавалось даже среди гимназистов очень большое значение. Я с ним познакомился. Это был Борис Федорович Бранд (Барух Фалкович). Ему было тогда около восемнадцати лет от роду: бледный, изможденный, горбатый, с острым, как это бывает у горбатых, лицом, живыми карими умными глазами. Русская речь его резала ухо, акцент был чисто бердичевский. Он был родом из Махновки, маленького местечка близ Бердичева, и, пробыв очень короткое время в