Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда

– Алекс, будь осторожен, – предупреждал его Зигмунд, – или ты станешь австрийским экспертом по товарным поездам.

– Я уже им стал.

Зигмунду казалось странным быть наедине с мебелью в гостиной и столовой, укутанной простынями, с закрытыми окнами без занавесок, с коврами, пересыпанными камфарой и завернутыми в газеты. Поскольку его посещали только случайные пациенты, он проводил вторую половину дня в Институте Кассовица, куда привозили больных детей со всей Австрии. По утрам он обдумывал и писал статьи об афазии, анатомии головного мозга и детском параличе для «Медицинского энциклопедического справочника» и Введение к только что законченному переводу книги Бернгейма, где он обратил внимание на достижение ее автора, сумевшего лишить явления гипноза их необычности, благодаря тому что он увязал их с обычными явлениями нормальной психологической жизни и сна и определил «внушение как центральное ядро гипноза и ключ к его пониманию». Он утверждал, что книга наводит на размышления и точно рассчитана на то, чтобы развеять представления, будто гипноз все еще окружен, как заявляет профессор Мейнерт, «ореолом абсурдности».

Вечера он проводил с друзьями. Эрнст Флейшль часто приглашал его на ужин, ибо был одинок и нездоров, его часто лихорадило, и он не мог продолжать исследования в лаборатории профессора Брюкке. Иосиф Панет взял на себя его обязанности и вместе с Экснером добился блестящих результатов в восстановлении зрения после операций в области задней части мозга. Флейшль, красивое в прошлом лицо которого превратилось в складки и кости, раздражался по поводу малого числа пациентов у Зигмунда.

– Зиг, почему бы тебе не заняться общей практикой, пока ты не можешь позволить себе роскошь выступать в качестве невролога?

Зигмунд положил вилку.

– Мучительно сидеть в приемной утром и вслушиваться, не звонит ли в дверь какой–нибудь пациент. Но я не имею достаточного опыта во всех областях медицины, чтобы вести общую практику. Кроме того, нас, неврологов, всего лишь горстка.

Флейшль вздохнул:

– Разумеется, твое право упрямиться.

Йозеф Брейер преобразовал слово «упрямый» в «неохочий». Он взял «Медицинский еженедельник» и зачитал вслух отрывок из предисловия Зигмунда к книге Берн–гейма.

– Почему ты должен нападать на Мейнерта в лоб? Ты думаешь, что дразнишь кошку? – Он наклонил голову и уставился на Зигмунда исподлобья. – Мейнерт – лев пустыни. Он нанесет ответный удар, Зиг. Не думаю, что у тебя есть оружие сражаться с ним в открытую.

Самые счастливые вечера он проводил с Софией и Иосифом Панет в их прохладном помещении на верхнем этаже в Паркринге с видом на городской парк. Иосиф пригласил несколько молодых врачей, и они играли в карты перед открытыми окнами. Зигмунд наслаждался игрой, забывая медицину, Мейнерта и отсутствующих пациентов.

Как–то вечером София отвела его в сторону.

– Зиги, Иосиф сильно кашляет по ночам. Однажды я обнаружила пятна крови, когда он пытался их скрыть. Не придумаешь ли предлог, чтобы обследовать его грудную клетку?

– София, дорогая, я знаком с лучшим врачом в Австрии.

– Не попросишь ли ты его посоветовать нам уехать на все лето в горы? Иосиф так увлечен работой с доктором Экснером, что перегружает себя.

Амалия была больше всех довольна вынужденным летним холостым образом жизни Зигмунда, ибо ей выпал шанс готовить сыну его излюбленные кушанья. В свои пятьдесят три года она слегка поседела, но ее лицо оставалось гладким, а энергия неистощимой. Домашнее хозяйство было для нее слишком скромной империей, особенно с тех пор, как Зигмунд настоял, чтобы она наняла служанку для тяжелой работы; но порой ее захлестывали эмоции, связанные, в частности, с тем, что три ее дочери еще не покинули отчий дом и были вынуждены спать в одной комнате. Хотя сестры ладили между собой, иногда случались взрывы, вызванные теснотой. Якоб сбегал из дома при первых признаках ссоры. Амалия отказывалась принимать чью–либо сторону и просила девушек сохранять мир в ее доме. Алекс, как наиболее практичный из всех, решал возникавшие проблемы, добавляя еще один крючок в платяном шкафу, еще одну полку над кроватью.

Став отцом, Зигмунд почувствовал, что его отношение к Якобу изменилось. Он всегда любил отца за его умение сочетать мудрость с юмором; Якоб легко поддерживал контакт с детьми. Однако между Зигмундом и его отцом пролегло различие не одного, а двух поколений. Теперь это различие не казалось важным, и в своих чувствах к крошке Матильде Зигмунд узнал нежное внимание Якоба к самому себе. Отец был для него первым наставником и после Амалии первым, кто им восхищался.

Зигмунд выкраивал каждый день час для прогулки в тенистом лесу Пратера, который так любил его отец, и это возвращало Зигмунда в детство, когда они гуляли вдвоем раз в неделю, обсуждая разные новости. Зигмунд обратил внимание на объявление в «Нойе Фрайе Прессе» о вакансии врача на фабрике в Моравии, но выдвигалось условие быть католиком. Такая форма антисемитизма не только давала знать о себе за последние несколько лет, но и становилась открытой. Сторонники антисемитизма основали газету «Дойче Фольксблат». Образовалась Объединенная христианская партия, пропагандировавшая согласие с Германией и ослабление связей с восточными странами; антисемитизм приобретал политическую направленность.

В дискуссиях относительно дуэли Карла Коллера Йозеф высказал мысль, что доктор Циннер, спровоцировавший дуэль, проиграл умышленно, чтобы его не уволили из Городской больницы. Власти были вполне довольны, ведь, получив ранение, Циннер заплатил, дескать, за свое плохое поведение. «Если Коллер был бы достаточно хитер и позволил бы ранить себя, то он сохранил бы место в больнице», – рассуждал Якоб.

Конец недели не сулил никаких забот. Марта и Зигмунд выходили из дома в субботу рано утром. На Зигмунде были короткие, до колен, кожаные штаны с широкими баварскими помочами, горные ботинки, толстые зеленые гольфы и в руках – альпеншток. Поверх рюкзака с продуктами для завтрака было привязано скатанное одеяло. Марта надевала свободную юбку и широкополую шляпу для защиты от солнца. Покинув «виллу Пуфендорф», они бродили по горным тропам, не думая о времени. Любимым цветком Зигмунда была смолка – небольшой темно–красный стебелек с резким сладковатым запахом. Когда они поднимались на гору Шнееберг, он лазил по крутым травянистым склонам, собирая цветы для Марты, – занятие трудное и опасное, что придавало особую ценность букету. На веранде горной таверны, с которой открывался изумительный вид, они закусывали, запивая пивом, и в сумерках возвращались домой, приятно летавшие, напоенные острым запахом разогретого хвойного леса. Такая летняя закалка помогала венцам приспосабливаться к условиям жизни в городе в период зимних дождей, слякоти, снега.