Николай Окунев - Дневник москвича. 1920–1924. Книга 2

Пишут, что Шаляпин заболел сахарной болезнью.

Боже мой! Как дорожает жизнь (а хлеб как будто дешевеет: черный — 150, белый 440 т. за ф.) — за май месяц с нас троих домоуправление насчитало за две занимаемые нами комнаты 4.200.000, за воду 4.800.000 и за починку крыши 15 млн. А тут, как на грех, наш «Северолес» вздумал понизить коэффициент курса и выплатил за вторую половину июня не по 1.250.000 за рубль, а только по 700.000, как в мае. Приходится должать, и уже задолжали.

† Кражи, разбои и убийства не унимаются. Пошли такие страшные дела: в Боровском уезде на одном хуторе топорами изрублена целая семья, состоящая из семи человек, и кроме того — 9 человек, случайно бывших на хуторе или по пути к нему. Целых 16 человек загублено, чтобы утащить с хутора домашнюю утварь, одежду и, может быть, сотню-другую жалких, презренных «лимонов». Вот она жизнь «без опиума» — «красивейшая из красивейших», как ее назвала однажды госпожа Крупская!

† 24-го июня в Берлине убит политическими врагами германский министр иностранных дел Ратенау. Убийца (хорошо одетый молодой человек) скрылся. Красин сказал сотруднику «Известий», что убийцу Ратенау следует искать среди монархических групп.

Появились ягоды. Не покупаю, но «справляюсь». Начали с 2 млн. за фунт (клубника или вишня). Сегодня слышал цену 1.200.000.

16/29 июня. Какой-то Андрей Иркутов пишет сегодня в «Известиях», что красноармейцы на докладах о процессах церковников и эсеров задают записками такие вопросы: «Почему до сих пор не расстреляли Патриарха Тихона?», «Почему РКП до сих пор терпела таких негодяев?» и т. п. А рабочие жел.-дор. мастерских на таковых же докладах засыпают такими вопросами: «Почему нам не дают пайка?» и «Почему мало жалования?» и т. д.

Хоть и «Андрей», а дурее всякого Андрея-красноармейца (ясно, что требование расстрела Патриарха кажется ему признаком высокого культурного развития красноармейцев, а вопросы штатских «мыслителей» — отсталыми, мещанскими). И такому идиоту, поди, гонорар заплатили?!

17/30 июня. «Питерская хроника»: «Уехал на пароходе за границу Шаляпин»… Теперь понятно, к чему у него завелась сахарная болезнь. Так-то, видно, начальство не отпускало этого пролетария к буржуям. Не успели еще согласно с клубно-красноармейским желанием расстрелять Патриарха, как Антонин возвел себя в сан «Архиепископа Московского», а Епископа Леонида пожаловал в «Архиепископы Крутицкие». Сегодня об этом чинно, без кавычек, сообщается в их органе «Известиях Вс. Центр. Исп. Комит.» под заголовком «У новоцерковников», где сказано еще, что «идеи новой церкви постепенно завоевывают симпатии и признание на местах», что «вся Сибирь пошла за новой церковью и считает ее вождем и выразителем ее мнений Епископа Антонина», и что «последний получил признание также всех представителей восточного Патриарха и зарубежных православных групп верующих и духовенства» и что, дескать, в связи с этим «высшее церковное управление по ходатайству Московского Епархиального управления» постановило возвести Антонина и Леонида в Архиепископы.

«Ласковое дитя двух маток сосет», — часто говаривала моя покойная матушка.

История повторяется. В Православной Церкви новый раскол. Я чувствую себя «старообрядцем», а потому меня уже не злят, а смешат «деяния» нового Архиепископа Московского. Так и видно страстное желание попасть в Патриархи. Но как бы Илиодор не подставил ножку.

20 июня/4 июля. На заседании Гаагской конференции 30-го июня Литвинов заявил, что советской России требуется кредитов на сумму 3 млрд. 224 млн. золотых рублей, из коей суммы 1 млрд. 50 млн. — на восстановление транспорта, 750.000.000 — на восстановление различных отраслей промышленности, 904.000.000 — на нужды земледелия и 320 млн. — на восстановление банковой системы и стабилизацию рубля. И эти суммы выражают, по словам Литвинова, «лишь минимум необходимого», причем подчеркнул, что кредиты должны быть оказаны непосредственно государству.

В Баварии провозглашен королем принц Рупрехт. Нужно отметить, что это сообщение напечатано в «Известиях» нарочито незаметно бледным некрупным шрифтом и имеет этакий насмешливый заголовок: «В Испании отыскался король», а в «Правде» об этом событии ни словечка.

5/18 июля. Последние две недели погода прекрасная. Жара и дожди умеренные; все как следует: злаку на потребу и человеку в удовольствие. Ночи тихие, красивые. Тянет на воздух, но «на воздухе» убийства, грабежи и ад музыкально-вокальных звуков. Поют и играют в домах, на бульварах, во дворах, и больше всего — в бесчисленных кабаре, кафе, «уголках», ресторанах, чайных, столовых; в наших местах у Сухаревой по Сретенке в каждом доме какое-нибудь «заведение», а по переулкам «самогон». Самогон распивочно, самогон на вынос (4–5 млн. бутылка). Были бы деньги, а жить любящему и могущему «жить» можно не хуже, чем в копеечные времена. На Кузнецком мосту и в Рядах, или на Тверской, да на Петровке завелось много магазинов, по роскоши обстановки и товаров мало чем уступающих довоенным. Давно ли я отмечал бедность и бледность нарядов, физиономий и фигур. Теперь другое — на каждом шагу можно встретить и шикарную женщину, и франта по-европейски. Откуда-то явились и жирные фигуры, и красные носы. В газетах тысячи реклам о пьяных напитках, о гастрономии и об увеселениях самого легкого жанра. По содержанию этих реклам видно, что существует теперь и Яр, и Стрельна, и всякие шантаны, только разве не под прежними названиями. Новые-то, пожалуй, оригинальнее. Что-нибудь вроде «Не рыдай» или «Стоп-сигнал!». Недавно разбирался процесс о содержательницах домов терпимости. Значит, все «восстановилось». И стоило огород городить?

Но в это же время видим, слышим и чувствуем, что в России страшный голод. Картины его демонстрируются не только там, куда ездит «всероссийский староста» Калинин (т. е. «в голодных краях»), пишущий в своих путевых записках с откровенностью «какого-нибудь Короленко», что «одни умирают, другие хоронят, третьи, более счастливые, стремятся использовать остатки от умерших, вплоть до мягких частей их тела», айв самой Москве, по всем ее улицам, не исключая и центральных. Особенно красочны такие картины на Каланчевской площади и прилегающих к ней улицах и переулках. Голодному человеку, должно быть, очень спится, или он до того обессилен, что только как будто спит. Таких по тротуарам тысячи: лежат в одиночку, лежат и целой семьей, прямо на камнях, подчас на грязных, на мокрых. Одеяние — лохмотья, подобие какого-то дорожного «багажа», тоже лохмотья. Обуви никакой, но обязательно рваная шапка или фуражка, лежащая около хозяина. Хочешь — клади в нее советские тысячи или сотни, хочешь — бери из нее то, что туда брошено сердобольными спекулянтами. Для владельца ее это, должно быть, безразлично. Ему хлеба нужно. Даже, вероятно, не только одного хлеба и воды, а щец каких-нибудь, кваску или молочка. И подло сознавая, что никто этого ему не доставит, сам спешишь перейти на другую сторону, где нет такой тротуарной ночлежки, или «приемного покоя» (вследствие «солнечности» этой стороны или «тени», смотря по температуре дня), и тоже ничем ему не поможешь ни сегодня, ни завтра, за исключением вычетов из жалования в Помгол, что в сущности какая-то фикция, ибо не все ли для нас равно, сколько нам платят жалования в месяц: сто ли миллионов или 96.