Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
С этого момента в документах Министерства внутренних дел Альфред Нобель иначе как преступником не назывался. После поступления депеши о том, что на станцию Севран прибыла крупная партия снарядов для Нобеля, префекту региона было отправлено указание немедленно пресечь любую деятельность шведа, связанную со взрывчатыми веществами и оружием, а также «составить на преступника официальное донесение». Префект не преминул немедленно отправить Альфреду заказное письмо, в котором под угрозой привлечения к суду требовал немедленно прекратить всякую деятельность в Севране.
Сказать, что Нобель был огорошен этим письмом – значит, ничего не сказать: он только что отправил в Министерство обороны Франции новые образцы баллистита, ждал ответа, и угрозы префекта совершенно выбили его из колеи. Он немедленно засел за ответное письмо, в котором объяснял, что в Севране производятся опыты лишь с небольшим количеством пороха, причем сырье для него ему частично поставило Министерство обороны, и оно же заказало у него образцы – так каким же образом его деятельность может быть противозаконной?!
В заключение письма он подчеркивал, что, разумеется, приказ префекта будет исполнен: все эксперименты будут немедленно прекращены, и он подаст заявку на получение разрешения на дальнейшую деятельность. В случае отказа он просит предоставить ему возможность перевезти все оборудование за границу.
Безусловно, Альфред отнюдь не был настолько наивен, чтобы не понимать: его контакты с англичанами, получение из Англии оружия для испытания и само сотрудничество с недружественными Франции государствами с точки зрения французского закона являются преступлениями, за которые ему светит не менее двух лет тюрьмы. Однако он по-прежнему уповал на связи Поля Барба и на то, что его разработками заинтересовался сам военный министр Фрейсине. И потому немедленно задействовал все возможные рычаги, чтобы добиться вмешательства министра в это дело.
Узнав о том, что происходит, Фрейсине и в самом деле возмутился, и написал в Министерство внутренних дел о том, что его сотрудники, похоже, вмешались не в свое дело, и теперь он настоятельно рекомендует им оставить г-на Нобеля в покое – разве что признает тот факт, что шведу следовало получить все законные разрешения на свою деятельность, которая в итоге может быть очень полезной для Франции.
Но тут грянул новый скандал: 13 мая в результате пожара на заводе в Авильяне, где производился баллистит, погибли 23 человека. Желтая пресса немедленно увязала это с требованием к Нобелю прекратить эксперименты в Севране и превратила это требование в запрет на производство баллистита во Франции. Причем одни газеты утверждали, что запрет уже введен, а другие – что пока нет и ввести его надо немедленно. Началась новая волна травли Альфреда Нобеля в СМИ, и секретарь офиса французской динамитной компании не успевал отправлять ему письма со все новыми газетными вырезками, в результате чего Альфред окончательно возненавидел журналистов и впоследствии называл их не иначе, как вшами и «двуногими возбудителями чумы», достойными безжалостного уничтожения.
Поль Барб ответил на грянувший скандал пространной статьей, смысл которой сводился к тому, что никакого запрета на производство бездымного пороха Нобеля нет и быть не может, поскольку такого производства никогда еще не было.
Вся эта история просто не могла не ударить по нервам, а значит и по общему состоянию здоровья как Нобеля, так и Барба. Альфред слег в постель то ли с простудой, то ли с ангиной и писал письма Софи Гесс (а кому же еще?) о том, что, как только выздоровеет, намерен как можно скорее уехать из Парижа. «Многое теперь предстает совершенно иным в свете того, что со мной здесь произошло», – пишет он.
И в мае он действительно уезжает сначала в Турин, затем в Вену, а оттуда в Дрезден, в результате чего возникает ощущение, что он словно мечется по Европе в поисках пристанища. В письмах к той же Софи он пишет, что весна в Пруссии оказалась неожиданно холодной, из-за чего в Дрездене он сильно мерз, но одновременно впервые за многие последние недели был внутренне спокоен, поскольку «Дрезден – это… маленькая беззвучная Венеция, где меня никто не знает и где я смог, наконец, оправиться от постигших меня невзгод».
Из Дрездена он уже решил было ехать на родину, в Швецию, чтобы завершить создание фонда имени Андриетты Нобель, но неожиданно на полпути сворачивает в Лондон, где оказывается в самом начале июня. Судя по всему, именно в это время он узнал о том, что Фредерик Абель и Джеймс Дьюар подали заявку на якобы созданный ими бездымный порох, который они назвали кордитом – поскольку его прессовали в нити (cordes), а не в макаронины, как у Альфреда. Но во всем остальном это был откровенный плагиат, и дело усугублялось тем, что англичане вдобавок обвинили его в краже патента в США.
«Речь идет о мошенничестве, невероятном по своей дерзости… которое причиняет мне массу страданий. Покой я обрету лишь в могиле, и кажется, не обрету даже там, ибо меня не покидает чувство, что меня похоронят заживо», – писал он Софи. И вновь невозможно не задаться вопросом: если эта женщина в самом деле была настолько глупа и недалека, как это следует из его писем и как это представляют все биографы Нобеля, то почему его подобные исповеди адресованы именно ей? Только ли потому, что больше было некому?
Ингрид Карлберг считает лето 1890 года одним из переломных этапов в жизни Альфреда, уже приближавшейся к своему закату. Будучи в какой-то момент совершенно сломленным и опустошенным, он нашел в себе силы понять, что никакой «золотой век», то есть время, когда он сможет отставить в сторону все заботы и заниматься исключительно наукой и изобретательством, уже не наступит. «Нет, он должен взять в свои руки власть над своим временем и своими деньгами, причем немедленно. Альфред мечтал что-то всерьез изменить, стать тем, о ком будут вспоминать как о человеке, принесшем пользу человечеству. Свое состояние и свой ум он решил посвятить науке» – так формулирует Карлберг тот вывод, к которому Альфред Нобель пришел в те дни.
Причем, видимо, он решил посвятить себя как исследователя вопросам развития физиологии, медицины и смежных с ними областях, поскольку всегда живо интересовался совершаемыми в них открытиями – в том числе и по причине собственного слабого здоровья.
Воодушевленный этой идеей, он садится за письмо доктору Акселю Винклеру – курортному врачу в Бадгастайне и сыну одного из его гамбургских друзей и компаньонов братьев Винклер, предлагая проводить совместные исследования в области медицины и физиологии.
«Сегодня медицина и химия настолько
