Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Но к этому времени сердце Нобеля снова смягчилось, и Рагнар Сульман приводит письмо, написанное Нобелем весной 1891 года, в котором тот называет Софи «бедной девочкой» и ищет ей оправдания: «Наверное, ты сейчас нуждаешься скорее в словах утешения, нежели в упреках по поводу случившегося. То, что ты дурно поступила, я в первую очередь приписываю твоему воспитанию и окружению, в котором ты находилась с детских лет. В тебе кроется хотя и совсем небольшая, но не порочная душа».
Весной и летом того года Нобель занимался обустройством своего нового дома, который поначалу назвал «Мое гнездо», но затем с горечью подумал о том, что никакого семейного гнезда у него на самом деле нет и не предвидится, и изменил название на «Вилла Нобель». В ходе намеченной перестройки дома он получил разрешение местных властей построить два арочных моста над пересекавшей его новые владения железной дорогой и завести на них стрельбище (для этого уже понадобилось разрешение итальянского правительства), а также оборудовал просторную лабораторию и наметил постройку застекленной оранжереи и купальни. Само собой, в новом доме было проведено электричество для освещения, что на тот момент все еще считалось огромной роскошью, а что касается обстановки, то часть дома была обставлена в привычном для владельца стиле, с портретом матери и еще 27 картинами, привезенными из Парижа, а часть – в модном тогда китайском и японском. На стенах висели японские картины на дереве, в комнатах стояли японские бронзовые статуэтки и китайские вазы, чучела животных. Все это время ему было не до продвижения своего баллистита, да и ведущие державы мира тоже, похоже, утратили к нему интерес.
В июле Софи родила девочку, которую назвала Маргрете, и Альфред отреагировал на это событие письмом, в котором поздравлял с рождением дочери и… не исключал, что приедет на несколько дней навестить ее. Таким образом, их странные отношения продолжались, становясь, говоря словами кэрролловской Алисы, «все страньше и страньше». В августе он пишет ей нравоучительное письмо, больше напоминающее родительское наставление, чем письмо бывшего или раздумывающего о разрыве связи любовника. Напоминая о том, что теперь она должна проявить большую ответственность, поскольку от нее зависит «еще одно живое существо», он добавляет: «Тебе нужно жить так же скромно, как живет семья твоего шурина, чтобы все паразиты твоей семьи больше не жили за твой (а точнее, за его, Нобеля. – Ф. К., П. Л.) счет. Только в этом случае ты можешь рассчитывать на мою помощь».
При чтении этого письма невольно приходишь к двум выводам. Во-первых, к этому времени Софи дошла до такой наглости, что стала открыто вымогать у Альфреда деньги не только на себя, но и на своих родственников, причем речь шла об очень крупных суммах. Во-вторых, Нобель соглашался продолжать оказывать Софи финансовую поддержку – возможно, из чувства вины, а может, потому, что все еще испытывал к ней физическое влечение.
Глава восьмая
На ниве мира, на полях войны
После глагола «любить» «помогать» – самый красивый глагол в мире.
Берта фон Зуттнер
Мы подходим сейчас к самому драматическому моменту нашего повествования – к развитию отношений между Бертой фон Зуттнер и Альфредом Нобелем, которые в итоге привели к сдвигам в его мировоззрении в направлении благотворительной деятельности, к размышлениям о том, как именно он должен остаться в памяти человечества, а в итоге и к рождению его главного даже по сравнению с динамитом детища – Нобелевской премии.
Во многом эти перемены были обусловлены тем, что в тот период над Европой снова явственно задули ветры новой войны, которые затем месяц за месяцем только усиливались. После заключения в августе 1891 года союзнического договора между Россией и Францией начала окончательно вырисовываться картина тройственного союза России, Великобритании и Франции против Германии, Австро-Венгрии и Италии. Во всех этих странах начали явственно усиливаться милитаристские настроения, в том числе среди богемы и интеллигенции. Но одновременно в тех же кругах все громче начали звучать призывы предотвратить новую европейскую бойню, и одним из самых громких из этих голосов стал голос Берты фон Зуттнер. Ее роман «Долой оружие!» переводился на все новые языки и хотя и не бил рекорды по тиражам, находил немало поклонников во всех странах, ее имя обретало все больший авторитет и влияние, по крайней мере на страницах газет и журналов почти всех стран Европы.
В сентябре одна из ее очередных антивоенных статей была опубликована в находившейся на очередном пике реваншистских настроений Франции, и Альфред поспешил откликнуться на нее письмом, в котором восхищение пером Берты было смешано с неверием, что она способна каким-либо образом повлиять на настроения французского общества, и в реалистичности ее предложений остановить войну путем прекращения гонки вооружений и постепенного разоружения великих держав.
«Мой дорогой друг, – говорилось в письме. – Как я рад, что Ваше страстное обращение против этого ужаса всех ужасов – войны появилось во французской прессе. Но я боюсь, что во Франции 99 из 100 Ваших читателей заражены шовинистическим угаром. Правительство еще в своем уме, народ же погряз в пьянстве. Его шовинизм – приятный способ отравления, если он только не ведет к войне, гораздо приятнее вина и морфия.
А Ваше перо – над чем оно трудится сейчас? После крови мучеников войны покажет ли оно нам светлое будущее волшебной страны или менее утопическую картину из жизни мудрецов содружества наций? Я разделяю Ваши чувства в этом плане, но все больше думаю о другом содружестве, о том, где молчаливые души защищены от страданий».
Ответ Берты не замедлил последовать:
«Вы называете меня Вашим другом – так оно и есть. Но можно ли мне назвать Вас моим другом? Мне кажется, принимая во внимание Ваше долгое отсутствие и молчание, что нет.
И все же…
Приезжайте в Вену. Я рассчитываю быть там на следующей неделе. Вы расскажете мне – и подробно – что Вы понимаете под “мудрецами содружества наций”, а я расскажу Вам о “душах, защищенных от страданий”, которые все-таки не молчат.
Дайте телеграмму. Но только в случае положительного ответа».
Письмо датировано 20 сентября 1891 года. Оно звучит очень искренне, но следует вспомнить, что к этому времени баронесса из писательницы и публицистки уже стала превращаться в общественного деятеля, мечтающего претворить свои идеи в жизнь. Ничего плохого в этом, разумеется, не было. Напротив, это
