Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Вырвавшись из блокады, Ахматова отправилась с почетом в Ташкент, в свое бесславное «война все спишет», шестнадцатилетняя Галя Иванова — в зенитчицы. У Ахматовой возраст был действительно непризывной, но, странное дело, и в годы ее юности, во время Первой мировой, она тоже заслужила упреки в бездействии и трусоватости, обрамленной воинственными стихотворными призывами.

У Вишневской случилось горе — умер первый, в нищете и голоде рожденный ребенок, Ахматова для живого писала «Реквием» — не пропадать же таким редким эмоциогенерирующим ситуациям.

Обе перенесли туберкулез, Вишневская более достоверный.

Обе женщины были очень красивы, и обе использовали красоту по назначению, не закопали свой талант в землю.

Обе были царственны. Ахматову по-царски себя вести научили, она часто трусила и оглядывалась, как самозванка, была очень чувствительна к отпору, Вишневской — если б дать волю, она б запорола разбойников — за дело, конечно!

У Вишневской был реальный, влюбившийся, богатый и знаменитый муж, метавший ей под ноги величье, и славу, и власть, Ахматова жила в чужих семьях и беспардонно приписывала посторонним мужчинам анекдотические passiones.

Семейство Ростроповичей-Вишневских в расцвете лет и удачных карьер, когда на кону было слишком много — приютили в своем доме опального Солженицына, Анна Ахматова не ударила палец о палец в защиту Бродского, потому что перед нею маячила загранкомандировка в Италию.

В Галину Вишневскую был влюблен председатель Совета Министров Булганин. Помог получить квартиру. К Анне Ахматовой, по ее словам, весь мир ревновал Сталин. Начал за нее холодную войну.

Вишневская стала самой молодой солисткой Большого театра. Ахматова — единственным всех пережившим свидетелем Серебряного века. Записала себя в четверку великих поэтов.

Галина Вишневская много работала и за свой талант и работоспособность получила всемирное признание.

Жизнь Анны Ахматовой сложилась иначе. Она построила карточный домик своих желаний и заставила сначала современников, а потом потомков наполнять его реальной силой.

Наследство доброты

«Предыстория» (стихотворение о матери)

И женщина с прозрачными глазами(Такой глубокой синевы, что мореНельзя не вспомнить, поглядевши в них),С редчайшим именем и белой ручкой,И добротой, которую в наследствоЯ от нее как будто получила,Ненужный дар моей жестокой жизни…

Размеры наследств, как правило, сильно преувеличивают. Наследники поджидают фантастических фортун, и завистники, чтоб подогнать базу под свои переживания, тоже уверены в достоверности россказней о сказочном везении.

Доброты Анне Ахматовой перепало, однако, судя по всему, немного.

Шапорина как-то говорила об Анне Андреевне при Гаршине, сказала об отсутствии у Анны Андреевны доброты, что та живет только самой собой. (Л. A. Мандрыкина. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 12.)

Очень часто — и другими. Но тут уж о доброте точно речи не идет. Вспомним хотя бы оклеветанную невесту сына.

Гаяна, дочь Елизаветы Кузьминой-Караваевой, матери Марии, коммунистка, вернулась из эмиграции, из Парижа, в Советский Союз. У Алексея Толстого, который соблазнил ее вернуться, ей было очень плохо, она должна была от него выехать и через несколько дней умерла в больнице якобы от тифа, но ведь от тифа так быстро не умирают… Алексей Толстой был на все способен. (А. Н. Варламов. Алексей Толстой. ЖЗЛ. Стр. 474.) Публикатор сопровождает это воспоминание комментарием: на самом деле это такая же ахматовщина… Разрозненным, таким ремаркам дозволяют появляться. Стоит собрать покучнее — закричат: клевета…

[Вячеславу Иванову]…ему разрешено все, вплоть до кровосмешения. (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 256.) Сожительствовать (и жениться) с падчерицей (овдовев) — это, возможно, не самое добропорядочное поведение. Но все-таки не кровосмешение. В его личной семье — например, его родные дочери — считали ситуацию нормальной, подлежащей только его личному суду. Но ведь всем сплетницам платок не накинешь…

Борис Пастернак, писавший Сталину в защиту сына Ахматовой, выдвигавший ее на Сталинскую премию, когда она была в немилости, ссужавший деньгами — сам подвергся травле за историю с «Доктором Живаго».

Сказала, что собирается съездить с Ниной Антоновной к Борису Леонидовичу на дачу. «Это будет визит соболезнования, но без выражения соболезнования. Оставлю такси ждать и просижу полчаса. Не более. О его делах ни слова — о погоде, о природе, о чем хочет.

Если же его не будет дома, оставлю ему записку, и дело с концом».

Она считает себя единственной, кто понимает Пастернака. Уровень понимания — о погоде, о природе, о чем хочет — это имеется в виду, что Пастернак будет тараторить, суть его речений будет бессмысленна, ничего нового, никакой тайны она от него не дождется, но готова выслушивать все, что тот захочет выболтать (о его делах говорить не стоит — тогда ведь надо будет заявить свою позицию, объяснять, почему не хочет вступиться за него и прочее). Чуковскую не стесняется. И понимание Пастернака, и оценку понятого, и неудовольствие тем, что ее, ахматовское, бесценное время надо из-за светских условностей тратить на всякие визиты — все Чуковской вываливает.

Представим себе сейчас такой же монолог — Пастернака, собравшегося навестить Анну Андреевну после ЕЕ несчастья (счастья), постановления. Вот он готовится, в компании со знакомым, из приличия навестить ее, опальную. «Это будет визит соболезнования, но без выражения соболезнования. Оставлю такси ждать и просижу полчаса. Не более. О ее делах ни слова — о тайнах, о зазеркалье, о невстречах, о чем хочет. Если будет дома, оставлю ей записку, и дело с концом». Впечатляет?

[Ахматова]. Так любившая и ценившая архитектуру, научила меня замечать изуродованные надстройками старые дома — и в Петербурге, и в Москве.

Архитектуру она знала поверхностно, так, что даже другие дилетанты, просто более знающие, говорили об этом; любила — и того меньше. Естественно — она ведь ничего и никого не любила. Все ее высказывания об архитектуре — негативные! Не люблю Петербург — образы застывшего страдания.