Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Через полчаса наши лошади по уши погрузили морды в сено, а мы с жадностью глотали чай. Ночь, проведенная на конюшне под охраной часовых, прошла благополучно.
С рассветом двинулись снова в путь. Кругом мирная картина, пасутся стада скота и овец. Табуны лошадей медленно бродят по степи. Временами, заметив наше приближение, поднимаются чуткие дудаки. Большевиков как будто бы нет. Быстро уходят назад версты. Вот и зимовник Янова. Видны какие-то обозы. Мы въезжаем во двор.
– Что, походный атаман здесь?
– Здесь.
Ну, слава Богу, добрались.
Я еще в пути решил, что не буду заниматься какой-либо агитацией среди отрядов, а совершенно откровенно поговорю с генералом Поповым, его начальником штаба полковником Сидориным, начальниками отрядов и передам им желание и взгляды генерала Корнилова. Поэтому по прибытии к походному атаману я изложил ему свое поручение и просил разрешения поговорить с начальниками отрядов.
– Сомневаюсь, чтобы наши партизаны согласились ехать к генералу Корнилову; сейчас у нас боевое настроение, мы взяли Великокняжескую и подымаем калмыков, – сказал мне генерал.
На следующее утро мы двинулись к Великокняжеской, обгоняя обозы партизан. Вечером в станице были собраны все начальники отрядов, и им, с разрешения генерала Попова, я передал предложение генерала Корнилова присоединиться к армии. Ввиду одержанного успеха и полученного генералом Поповым от калмыцких старшин предложения дать инструкторов для формирования полков из калмыков, не признающих большевиков, настроение у казачьих начальников было бодрое, снова появилась вера в победу. Генерал Попов считал, что уходить сейчас из Донских степей нет смысла, можно начать работу против большевиков отсюда. Идти к генералу Корнилову было далеко, рискованно, он был на «чужой» земле, а здесь «своя», донская.
В результате разговоров было решено, что отряд генерала Попова останется в Великокняжеской и отсюда начнет борьбу с красными, а в Добровольческую армию никто не пойдет. Итак, моя задача не была выполнена. Я сознал правильность решения с точки зрения донского командования, но мне было тяжело, что Добровольческая армия не получит подкрепления.
По окончании заседания я попросил дать мне конвой на обратный путь и решил наутро двинуться обратно. В этот же день мне сказали, что мой большой друг и соузник по Быхову полковник Роженко и его спутник генерал Складовский, пробиравшиеся в Москву по поручению генерала Алексеева, убиты недалеко от Великокняжеской и там же их тела брошены в колодезь.
26 февраля, около полудня, ко мне явился разъезд, с которым я должен был двинуться в обратный путь. Внешний вид его был довольно печальный, кроме начальника разъезда, подъесаула донской артиллерии Нефедова, хорошо вооруженного и сидящего на приличной лошади; остальные были юные партизаны в возрасте от 16 до 20 лет, кто с одной винтовкой, кто только с шашкой. Лошади не чищены, несколько из них с набитыми холками, одна даже хромая.
«На вид – неважны, каковы-то в бою?» – подумал я.
– Ну, Господи, благослови, – сказал я, трогаясь.
Нам предстояло пройти более 200 верст по району, кишащему большевиками. Где я найду Добровольческую армию – я мог только гадать.
Верстах в 15 от станицы Великокняжеской мне указали маленький зимовник, в котором были убиты генерал Складовский и полковник Роженко. Я свернул к нему и от живущей там бабы узнал, что два господина, по приметам подходящие к моим друзьям, были 3–4 дня тому назад привезены из Великокняжеской к стоящему у зимовника заброшенному колодцу, там раздеты и убиты из револьверов и брошены в колодец. Я подъехал к нему. Там я нашел следы крови, свежеобломанный сруб и прибитую бумажку, на которой безграмотно, каракулями было написано: «Смерть буржуям. Так будет со всеми, кто не признает советской власти».
Трупов в колодце видно не было, так как было много воды. Поручив двум партизанам при помощи служащих зимовника вытащить тела из колодца (приказание было исполнено, и погибшие оказались именно разыскиваемые мною лица), я двинулся дальше.
Переночевав на зимовнике одного из Корольковых, я с рассветом продолжал путь. Недалеко от станции Целина меня обстреляла банда красных, засевших на каком-то хуторе; я уклонился от боя и на рысях ушел от нее. Обойдя с севера Лежанку, я в темноте подошел на высоту кубанской станицы Новороговской и стал в курене на привал, выжидая, когда станица заснет, чтобы пройти ее незаметно. В курене, к нашему счастью, нашлась картошка и овес. Проголодавшаяся молодежь быстро сварила незатейливый ужин. Кони отдохнули.
Часов около 10 пошли дальше. С трудом нашли переправу через болотистую речку Кугай-Ею и, соблюдая тишину, подошли к станице. В одной из крайних хат, после долгих уговоров и раздирающей сцены с казачкой, не хотевшей отпускать своего мужа, я достал проводника, выведшего нас на прямую дорогу к станице Незамаевской. Всю ночь мы шли переменным аллюром. На рассвете в придорожном хуторе я узнал, что Добровольческая армия еще накануне ушла из Незамаевской не то к Тихорецкой, не то на Екатеринодар. Плохо дело! Как-то вынесут нас лошадиные ноги?
Чудесным утром я подходил к Незамаевской. С вершины пологого холма она была вся нам видна. Кто в ней, друзья или враги? Несколько в стороне от нее, ближе к нам, виднелся хутор с большим домом; у хутора видна была переправа через реку Ею. То, что нам нужно. Мы осторожно подошли к хутору. Нас встретили друзья. Хутор принадлежал семье убитого недавно войскового старшины Кубанского войска Попова. Мы были накормлены, и вся молодежь немедленно заснула.
Я заснуть не мог и остался охранять покой моих спутников. Деятельным помощником оказался сын войскового старшины Попова, мальчик 12–13 лет, впоследствии доброволец. Посланный в станицу на разведку казак, вестовой Попова, принес тревожные вести: станица шумела, ожидая приезда большевистских делегатов из станицы Веселой, принявшей уже советскую власть, и должен был решаться вопрос о признании большевиков и здесь.
Добровольческая армия после боя у станицы Ново-Леушковской перешла железную дорогу и двинулась через станицу Старо-Леушковскую на Екатеринодар.
Бедная хозяйка, видимо, тревожилась, имея в доме столь опасных гостей. Не желая подвергать ее и детей опасности, я вывел разъезд в поле, где и решил прождать до 4–5 часов и тогда продолжать путь с таким расчетом, чтобы перейти железную
