Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

— Можете мне достать такой шприц?

— Конечно!

Через неделю он вручил мне металлическую ампулу со специальным раствором, в нем хранился шприц и набор сменных иголок, все специально заточенные. Отец потом пользовался этим набором годами, шприц был безотказно стерильным, и иглы легко входили под кожу, не вызывая боли. А в Союзе я никогда такого не видел.

Хорошо, что партийное начальство не пронюхало про тот подарок — они наверняка сочли бы его подкупом.

Третий иностранец, в лечении которого я принимал участие, был дипломат высокого ранга — посол Франции в СССР и дуаен (староста) дипломатического корпуса в Москве мосье Морис Дежан. Во время дипломатического приема он поскользнулся на паркете, упал и получил тяжелый перелом левой плечевой кости, ниже плечевого сустава. Это случилось всего за три недели до поездки Хрущева во Францию — для встречи с президентом Де Голлем. Об этом важном визите писали все советские и иностранные газеты. Как посол, Дежан обязан был присутствовать на всех переговорах. А вместо этого его привезли на операцию к профессору Языкову. Прожив много лет в Москве, Дежан прекрасно говорил по-русски. Хотя его рука болела и болталась, но первой его заботой была та важная поездка.

— Скажите, профессор, смогу я после операции ехать во Францию с мосье Хрущевым?

Языков сказал, что сможет, хотя на самом деле это было сомнительно: операция предстояла большая; как она пройдет, было неясно, и как будет идти выздоровление после операции — тоже неясно. Дежану было семьдесят лет, он был толстый и грузный. А все это — знаки не очень благоприятного предсказания. Даже самый лучший хирург не может давать своему пациенту гарантию, как часовщик дает клиенту: человеческий организм — не часы с шестеренками. А Языков не был очень хорошим хирургом, да и больные пальцы еще плохо его слушались. Отказаться от важного пациента он не хотел, передать его никому не мог — большая ответственность: все-таки ведь это посол Франции. Языков сказал мне:

— Будешь ассистировать — справимся вдвоем, никаких баб нам не нужно.

Перелом был тяжелый, много осколков кости, которые надо собрать и скрепить. Близко к осколкам — сосуды и нервы, их надо обходить, чтобы не повредить. В то время еще не было таких пластинок на винтах, какие применяются теперь. Мы скрепляли отломки титановой проволокой К-40. Шефу было трудно удерживать в руках хирургические инструменты. Пальцы хирурга, как пальцы пианиста, должны двигаться все вместе и при этом быть даже более гибкими с инструментами, чем на клавиатуре. У него это не получалось, он нервничал, говорил мне — что делать, а я за него выполнял. Операция шла три часа, мы сумели соединить отломки, но соединение было непрочным. Поэтому наложили массивную грудо-плечевую гипсовую повязку на долгий срок — до полного сращения — вокруг груди и вокруг оперированной руки, рука находится в отведенном положении; для се поддержки между грудью и рукой вставляется распорка. Языков устал, ничего не мог делать, сидел, свесив кисти больных рук, вздыхал. Мыс гипсовым техником накладывали повязку. Фабричного гипса хорошего качества у нас не было, все гипсовые бинты накатывались вручную, порошка было то много, то мало, а его зерна слишком крупные. Возились мы долго, и повязка получилась очень аляповатая.

К нашей радости и удивлению, Дежан перенес наркоз и операцию легко: так мы спасли честь русских хирургов перед Францией. Как только он открыл глаза, сразу спросил:

— Могу я ехать во Францию с мосье Хрущевым?

Языков опять заверил его:

— Можете, но только в этой гипсовой повязке.

Посол Дежан лежал в отдельной двухкомнатной палате-люкс в корпусе для дипломатов, его жена была с ним. Обстановка там была роскошная. Мы с Языковым ходили к нему, но потом состояние самого Языкова так ухудшилось, что я навещал Дежана без него.

Приближался срок визита Хрущева во Францию, посол чувствовал себя хорошо, ему только мешала массивная и тяжелая гипсовая повязка.

— Когда вы се снимите?

— Профессор сказал — не раньше, чем через два месяца.

Он был послушный больной. И вот, к моему удивлению, один раз я увидел в его палате портного — он примерял на мою громадную повязку пиджак, смокинг и фрак, все для официальных приемов. Выглядел Дежан в них смешно, но вполне респектабельно.

По возвращении в Москву он рассказал, что Хрущев и Де Голль постоянно с удивлением на него посматривали. Французские хирурги признали нашу операцию удачной, но поражались массивности и аляповатости гипсовой повязки. Конечно, во всем мире, кроме Советского Союза, были фабрично изготовленные тонкие гипсовые бинты.

Посол выздоровел, я снял с него гипсовую повязку. В благодарность он прислал на дом Языкову ящик отборного коньяка. Интересно, что мой шеф не дал мне ни бутылки.

Самый первый космонавт

Присядем, друзья, перед дальней дорогой.Пусть легким окажется путь,Давай, космонавт, потихонечку трогайИ песню в пути не забудь.

22 марта 1961 года я дежурил в Боткинской больнице. Меня вызвали к телефону, я услышал взволнованный мужской голос:

— Товарищ дежурный хирург, с вами говорит военный врач полковник Иванов. Через несколько минут к вам привезут больного с тяжелым ожогом. Будьте готовы к оказанию немедленной помощи. Я приеду вместе с ним.

Это было задолго до мобильных телефонов, звонок и взволнованный голос военного врача были необычным предупреждением. Я сказал сестрам и анестезиологу приготовить комнату для выведения из шока, наладил систему для вливания физиологического раствора и вышел наружу — встречать. Через несколько минут на большой скорости в ворота въехала военная санитарная машина, а за ней несколько официальных черных «Волг». Из них торопливо выскочили военные в полковничьих папахах и кинулись к «санитарке». Из нее уже вытаскивали носилки с пострадавшим. Ничего не спрашивая, я тоже взялся за носилки, почти бегом мы внесли больного в «шоковую». От прикрытого простыней тела исходил жгучий запах опаленных тканей, типичный для ожога. С помощью сестры я снял простыню и — содрогнулся: человек сгорел весь! На теле не было кожи, на голове не было волос, на лице не было глаз — все сгорело: глубокий тотальный ожог с обугливанием тканей. Но больной был еще жив, он с трудом поверхностно дышал и шевелил сгоревшими губами. Я наклонился вплотную к страшному лицу и разобрал еле слышные слова:

— Больно… Сделайте… чтобы не болело…