Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

— Почэму рашен докторз не брат дэнег з пайшент? Амэрикан доктор брат вери мач — много.

— Сэм, у вас в Америке медицина частная, а у нас — государственная.

Через три недели я снял с него гипс, он ходил свободно, лечение прошло успешно.

Успешно для него, но не для меня. Секретарь партийного комитета Вера Паллер подняла скандал: на каком основании я мог оперировать иностранца, особенно — из Америки? Она вызвала меня в кабинет.

— Вы знали, что он американский гражданин?

— Конечно, это написано в истории болезни.

— Так. А, может быть, он шпион?

— Шпион? — я пожал плечами. — Может быть.

— Что значит — «может быть»?

— Вы сами сказали, что он «может быть, шпион».

— Он вас расспрашивал о чем-нибудь?

— Расспрашивал — когда ему снимут гипс, когда он сможет ходить без палочки…

— Я не об этом. Он хотел от вас узнать секреты про нашу страну?

— Нет, об этом он не спрашивал, только о своем здоровье.

— Вы знаете, что мы лечили его здесь бесплатно?

— Не знаю, но это не в моей компетенции.

— Так вот знайте, что советское правительство потратило на его лечение деньги. А в Америке советских людей бесплатно не лечат.

Мне хотелось спросить ее: сколько советских людей бывают в Америке? — туда никого не пускали. Но я рассудительно промолчал. Она наступала:

— Он предлагал вам деньги?

— Нет.

— Он мог предложить, чтобы подкупить ваше доверие и потом завербовать вас.

Это было слишком, я обозлился:

— Я не меньший патриот, чем вы сами.

— Ну-ну, это я вам говорю потому, что вы молодой человек, не член партии и можете легко сделать ошибку. Почему вы не вступаете в партию?

— Вы же сами сказали, что я еще не созрел политически.

— Имейте в виду, если решите вступать в партию, я могу дать вам рекомендацию. Я ведь в партии уже двадцать лет. Учтите это.

Ну, куда мне надо было послать ее за это предложение?.. Я сдержался и притворился:

— Спасибо, я учту.

Этот разговор я передал Языкову. Он тоже был беспартийный и скептически относился к советскому строю. Выслушав, сказал прямо по-русски — куда я должен был ее послать.

Интересно, что сказала бы та партийная сука, если бы знала, что через двадцать лет я стану американским хирургом и буду делать операции только американцам? Но тогда я и сам еще этого не предполагал.

Я помнил судьбу великого русского хирурга Сергея Юдина — его арестовали и сослали за то, что он сделал операцию сотруднику британского посольства, это было в 1948 году, всего двенадцать лет назад. На него донесли помощники, такие же партийцы, как моя недоброжелательница. Теперь времена изменились, мне арестом не угрожали, да и пациент мой не был важной персоной. Но подозрительность, настороженность и нелюбовь к иностранцам была все та же. Откуда она? Это одна из самых древних черт русского народа. Иностранцы стали оседать в России при царе Алексее Михайловиче. Его молодая вторая жена Наталья Нарышкина, мать Петра Первого, была прогрессивная и образованная женщина, любила общаться с иностранцами и привила эту любовь своему сыну (подозревают, что он и произошел от иностранца — грузинского царевича). В своей любви к иностранцам Петр отличался от всех русских, и, кстати, у него были нерусские внешность и характер. Он дружил с Лефортом, ездил в Европу и старался сломать русскую нелюбовь к иностранцам. Народ и бояре из страха подчинялись ему, но примириться с иностранцами никак не могли. Слово «немец» не относится к германцам, а ко всем «немым», не говорящим по-русски. И нелюбовь к «немцам» осталась в русских людях навсегда. А в советское время к ней прибавился еще и антагонизм идеологий: в американцах русские видели своих врагов и, возможно, продолжают видеть и до сих пор.

Этого больного я лечил уже с разрешения больничной администрации и партийного комитета (разногласий между ними не было, потому что это были одни и те же люди). Шведскому журналисту Свенсону было сорок с небольшим лет, он несколько лет жил в Москве, по-русски говорил хорошо. Его привезла скорая помощь — у него на улице произошел разрыв ахиллова сухожилия (над пяткой). Я дежурил и сшил его сухожилие. Свенсона положили в корпус для дипломатов, в отдельную палату. Я навешал его почти каждый день, мы могли разговаривать свободно, без свидетелей. От него я много узнал про Швецию, которая тогда переживала экономический расцвет:

— Знаете, где настоящий социализм? Вы думаете — у вас в России? Нет, настоящий социализм у нас в Швеции.

— Но ведь у вас — королевство, королевская власть.

— Это королевство только по названию. Шведские граждане выбирают правительство демократическим путем, не как у вас, где людям предлагают одного кандидата без оппозиции. Знаете анекдот: с чего началась демократия? Это когда Бог подвел к Адаму Еву и сказал ему — выбирай! Вот такие точно выборы и у вас.

— Но в чем же выявляется ваш шведский социализм?

— В очень широких социальных правах и свободах. Мы все платим большие налоги — пятьдесят процентов. Но за это имеем передовую бесплатную медицину, бесплатное образование, гарантированную высокую пенсию. А король — он такой же гражданин, как все. Он свободно ходит по улицам, любит собирать антикварные вещи и часто заходит в магазины. Люди, конечно, узнают его, но, чтобы не смущать его покой, делают вид, что не знают и не здороваются.

— Как — король ходит по улицам без охраны?

— Конечно, без охраны. Кто же тронет короля в Стокгольме?

Действительно — кто тронет короля в Стокгольме? Так это тогда было. Меня поражали его рассказы. После поездки в Чехословакию, где я увидел, что может быть разное представление о коммунизме, теперь я понимал, что и социализм бывает разным и советская модель далеко не самая хорошая.

В другой раз Свенсон сказал:

— Я вам очень обязан за лечение. Просите у меня что хотите, и мне сразу перешлют оттуда. Знаете, какая у нас страна — у нас все есть в продаже.

Слова «все есть в продаже» тоже звучали необычно — у нас, наоборот, было так мало всего, что часто звучало «ничего нет в продаже».

В то время мой отец перенес инфаркт, выписался из больницы, и ему нужно было дома делать уколы. Каждый раз для этого мама стерилизовала шприц и иголки кипячением на спиртовке. Это было очень канительно и утомительно. Да и иглы были такие тупые, что уколы были болезненными. Я читал, что где-то за границей существует так называемый «вечностерильный шприц».

— Можете мне достать такой шприц?

— Конечно!

Через неделю он вручил мне металлическую ампулу со специальным раствором, в нем хранился шприц и набор сменных иголок, все специально заточенные. Отец потом пользовался этим набором годами, шприц был безотказно стерильным, и иглы легко входили под кожу, не вызывая боли. А в Союзе я никогда такого не видел.