Павел Мурузи - Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Однажды, когда он учился снова ходить и сделал несколько первых, неуверенных шагов в парке Ливадийского дворца в Крыму, опираясь на руку матери, он спросил ее:

— Мамочка, а ты веришь в то, что папа может не дать нам умереть?

XXI

Как только улеглись все беспокойства по поводу опасного состояния здоровья цесаревича там, в Спаде, Александра вдруг осознала, что теперь ей следует предпринимать усилия в другом направлении, — поддерживать престиж империи, Центральную Европу сотрясала междоусобная борьба. Австрия при поддержке своего главного союзника — Германии — проявляла все большую агрессивность. Вена еще в 1908 году заявила об аннексии Боснии и Герцеговины, которые находились под суверенитетом Оттоманской империи.

Сербия проявляла свой яростный, враждебный настрой. Белград рукоплескал дипломатическим представителям Франции, России и Англии и забрасывал камнями окна австрийской миссии. В то же время Болгария стала независимым царством.

Еще туманной осенью царь поставил в известность своего кузена Вильгельма II о том, что занятая им позиция может оказаться фатальной для всей Европы. Россия давно не раз обещала оказать помощь Сербии в случае ущемления ее рационального суверенитета, — а разве такая угроза не исходит от Турции и Австрии?

К тому же двуличие Вильгельма, его упрямое желание убедить всех в том, что Австрия — его самый надежный союзник и посему он не может сохранять нейтралитет, разжигали аппетиты Франца Иосифа, который мечтал об усилении собственного престижа и экспансии на юге. Несмотря на определенное спокойствие, турки тайно пользовались полной поддержкой Франции и Англии, и это добавляло им агрессивности. И тогда Греция, Черногория, Болгария и Сербия, заключив между собой что-то наподобие пакта, развернули против Константинополя враждебные действия, которые напоминали настоящую войну.

Оба великих князя, мужья черногорских принцесс, с восторгом подталкивали Россию к участию в этом конфликте, который мог бы залить кровью всю Европу.

Великий князь Николай Николаевич, гораздо более воинственно настроенный, чем царь, не вылезал из его кабинета в Царском Селе, пытаясь перетащить на свою сторону племянника:

— Ники, долг России поддержать требования балканских стран. Твой отец, об уходе которого все мы скорбим, никогда не упустил бы такого шанса…

— Война — это вам не шанс, — возразил дяде царь.

— Ты меня должен понять, ведь под угрозой престиж русской короны. Наше поражение в Японии — следствие трусости, и русский народ до сих пор из-за этого сильно переживает. Впервые народ ощутил все могущество нашего дома, наши армии непобедимы… Ты, наверное, уже забыл о том, как тысячами привозили раненых, как был всем недоволен народ, все эти мятежи, бунты…

— Именно потому, что я ничего не забыл, я и не собираюсь поддерживать твоих безумных планов…

Великий князь, «военная косточка», как говорят поэты, был безутешен. Он пользовался громадной популярностью в армии. Он отлично знал, что все генералы, все офицеры горели желанием реванша, чтобы отомстить за жестокое поражение от Японии и вернуть себе прежнюю славу, вызвав небольшую, не столь кровопролитную войну на Балканах.

Великие князья в силу семейного задиристого духа, как и сам царь, стремились как можно больше усиливать могущество империи Романовых, утверждать господство русских в Восточной Европе, и посему с каждым днем предпринимали все новые, более вызывающие демарши, взывали ко всем министрам Николая и открыто требовали войны с Турцией.

Всю зиму 1912–1913 гг. Александра каждый вечер встречалась с мужем, разговаривала с ним и терялась в этой пучине вопросов.

Нужно ли было отдавать приказ, чтобы отправить молодых здоровых людей на страшную бойню, нужно ли разделять их с семьями, множить семейные драмы, вызванные смертью и ненавистью?

Александра, возвысившаяся над своим положением в силу печальной материнской любви, думала только о своем сыне. Нужно было во что бы то ни стало сохранить для него эту вековую русскую корону, увенчать во всем величии его голову ею, стяжать тем самым для него еще большую славу. Разве он не заслужил ее, как и любой другой великий князь, хотя бы за те ужасные страдания, которые он испытывал из- за того, что она, того сама не ведая, передала ему худую кровь всех Гессен-Дармштадтских?

Но грохот пушек, отчаяние семей, у которых отнимали здоровых мужей, сыновей, отцов, разве все это не пострашнее?

Царь, на которого со всех сторон оказывали такое сильное давление, предчувствовал, что скоро наступит момент, когда к его личному мнению уже не станут прислушиваться. Ведь не только его дядья, — все профессионалы-военные, — подталкивали его со все возрастающим азартом к объявлению войны, но и многие политики, большая часть которых преследовала при этом личные интересы, возможности быстрого обогащения — особенно в области производства вооружений или военных поставок в другие страны. Там они все надеялись получить важные, хлебные посты, как только эти страны будут завоеваны, — чему будет во многом способствовать твердый русский контроль над Дарданеллами. Все они ежечасно донимали этим теряющего терпение царя. В Санкт-Петербурге по улицам маршировали взволнованные полки солдат с духовым оркестром во главе, и все они с радостью, весело, выражали свое желание немедленно идти на фронт.

Однажды вечером, около шести часов, к императрице пришел Распутин.

После ссылки, куда его отправил Столыпин, фамильярности у него по сравнению с первыми годами пребывания в столице поубавилось. Несмотря на чудо, сотворенное в Спале, старец понимал, что уже не может, как прежде, бесцеремонно посещать в любое время Александровский дворец.

Тем не менее его сразу приняли, не заставив ждать. У царицы ужасно болели ноги. Она сидела в кресле, укрыв их одеялом, свисавшим до пола.

— Матушка, так хотел увидеть тебя, совсем исстрадался…

Императрица нахмурилась. На ее печальном лице появилось вопросительное выражение.

— Что с тобой, Григорий? У тебя произошло какое-то несчастье?

— У всех у нас произошло несчастье, у всех русских…

— Что ты имеешь в виду?

— Царь собирается втянуть нашу несчастную страну в войну. Так я тебя предостерегаю, — это будет концом России.

Императрица с трудом встала с кресла. Испуганно перекрестилась:

— Господь с тобой, Григорий! Не говори так и не думай об этом. Мы с Николаем озабочены только одним, — как сделать нашу страну счастливой, процветающей…

Но «старец», видимо, закипая от гнева, продолжал: