Павел Мурузи - Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Он согласился и утешился. Погода была прекрасной, безветренной.

А всадники тем временем готовились к выездке, которой так завидовал ребенок. Он долго, стоя на крыльце, провожал их взглядом. Но из дома уже вышли матрос Нагорный, мама, госпожа Вырубова, две горничные, один слуга провожатый и пошли по аллее по направлению к полянке и пруду. Алеша подумал, что хорошая погода позволит ему покататься на лодке, а эта лодочная станция такая красивая, — она находится среди розовых кустов, а стрекозы, водяные лилии, маленькие разноцветные рыбки имели там свой двор, который был куда менее скучным, чем двор его отца.

Александра расположилась поближе к воде, у самого ее края. Лодка неподалеку, привязанная канатом к дереву, ожидала великого мореплавателя.

Он быстро подбежал к ней, так ему хотелось поскорее очутиться на водной глади, прыгнул на нее, но оступился и ударился об уключину внутренней поверхностью бедра правой ноги. Александра тут же вскочила со своего лесного ложа. Закричала:

— Наташа, Тила, Нагорный, да поскорее вы, маленький упал…

Бравый матрос с удочкой в руках шел к тихому месту, чтобы порыбачить. Он оглянулся на крик царицы. Сразу сообразив в чем дело, помчался к ребенку, который сидел в высокой траве и плакал.

Его подняли, отнесли в дом. Доктор Боткин немедленно осмотрел мальчика. Поначалу ему показалось, что ничего серьезного нет, — больно будет, конечно, совершенно ясно.

Чуть ниже паха у ребенка появилась небольшая припухлость. Нужно его уложить в постель.

Александра, сердце которой бешено колотилось в груди, внимательно следила за каждым жестом доктора, за каждым покачиванием его головы.

— Ну что, доктор? Это серьезно?

— Успокойтесь, Ваше величество. Пока это небольшая болячка. Ничего серьезного. Но все же пусть полежит двое суток в постели, покуда не рассосется эта припухлость.

Конец недели ознаменовался хорошей вестью, — состояние здоровья цесаревича не вызывало у медиков никакого беспокойства. У него ничего не болело, и бедро снова стало таким, как прежде, нормальной формы. Теперь мальчик мог подняться, мог ходить, играть, как и прежде.

Обрадованные члены семьи готовились к переезду в другой охотничий домик, еще более изолированный, расположенный в ещё большей первозданной глуши, — это был старинный охотничий домик польских королей — Спала.

До места назначения нужно было долго ехать по песчаной дороге, покуда среди лесных делянок перед глазами не появлялось это лесное жилище, похожее на дом дриады, лесной нимфы, или, если подойти более прозаично, на избу лесника.

Домик был похож и на сельскую корчму, затерявшуюся в густых лесах. Этот домик был целиком деревянным. Комнат в нем было очень много, но все были очень маленькие, словно монастырские кельи. Коридоры были такими узкими, что широкоплечие охотники с трудом могли в нем разойтись при встрече. Одному из них приходилось прижиматься к стене.

Из-за окружавшей домик густой растительности, в комнатках всегда царил сумрак, и приходилось зажигать свечи даже днем.

Экзотика этих мест, лесная непроницаемая тишина, просто очаровывали императорскую чету. Вокруг дома по этой зелени протекал небольшой ручеек, он ласково журчал, словно ворковала голубка. От домика в разные стороны разбегались тропинки; все они вели к опушке, которую местные крестьяне называли «кружок волшебниц». Там прямо посередине была поставлена скамья. Часто император, сидя на ней, мечтал о чем-то своем.

Во время своих очень кратких отпусков, император страстно предавался охоте, которой посвящал все свое время. Охота обычно начиналась с раннего утра и длилась целый день. Приглашенные им благородные польские дворяне принимали участие вместе с ним в охоте на оленя. Вечером после обеда окровавленных убитых оленей раскладывали перед домом на траве. Егеря стояли неподалеку, держа в руках зажженные факелы, а царь со своими гостями подходили и осматривали свои трофеи. Охотничьи собаки громко лаяли, и их перекличка нарушала первозданную тишину этих мест, как будто они звали другого хозяина, который укрылся в лесной чащобе.

Первые дни наступившего октября были на удивление теплыми. Николай забывал о всех своих заботах, преследуя верхом на коне дичь; он делал остановки, стоял в засадах, скакал на полном галопе, — в общем испытывал все те радости, которые приносит охота, причем охота совместная с польскими аристократами, которые вели себя достойно и не кривлялись перед ним, как это часто бывало во время официальных встреч.

Алексей на самом деле стал выздоравливать после падения в лодке. Александра попросила молодого учителя Пьера Жильяра начать заниматься с сыном французским языком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Он еще ничего не знал о природе заболевания мальчика, только отмечал у него очень сильную бледность. «Я был поражен тем, что на его лице не играл румянец, и тем, что его почему-то носят на руках, как будто сам он не мог ходить».

Александра, как и всякая мать, беспокоилась о сыне, который был вынужден сидеть в темном доме, без солнечного света и свежего воздуха. Однажды она решила взять его с собой на прогулку и посадила мальчика в экипаж между собой и Вырубовой. Вначале все шло отлично. Алексис удивлялся, что белочки в лесу позволяли ему приближаться к ним. Сколько он читал о них в сказках! Он с удовольствием наблюдал, как они перескакивали с ветки на ветку, словно виртуозы-циркачи на трапециях!

Экипаж то и дело подбрасывало на кочках на песчаной дорожке. Каждый толчок отзывался у него болью. Вдруг цесаревич побледнел как полотно. Из-за частых судорог он не мог пошевельнуться.

— Мамочка, мне очень больно, — пожаловался он. Александра, не спускавшая глаз с сына, велела остановиться.

Цесаревич жаловался на сильные боли в ногах и в паху. Он не плакал, но его исказившееся от боли лицо красноречиво говорило о том, как плохо ему было. Напуганная государыня распорядилась повернуть домой. Никто и не предполагал, что они уже отъехали так далеко, — до дома теперь оставалось километров десять. И на всем пути обратно Алексей чувствовал себя все хуже. «Когда мы подъехали ко дворцу, — вспоминала Вырубова, — его уже вынесли из кареты почти без чувств…»

Доктор Боткин, который никуда из дома не отлучался, осмотрел мальчика и обнаружил обильное кровоизлияние в бедре и паху. Этой ночью в Спале никто не сомкнул глаз. Хлынул поток телеграмм. Из Санкт-Петербурга один за другим стали прибывать знаменитые специалисты. Следом за докторами Федоровым и Деревенько приехали педиатр Острогорский и хирург Раухфус, доктор Рауст.