Павел Мурузи - Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Николай II, немного ошарашенный вольностью «старца», только что вернувшегося из ссылки после сотворенного им чуда в Спале и осмеливавшегося читать нотацию ему, верховному правителю всей России, смешался, не знал, что ему ответить. Но внимая искренним увещеваниям этого простого мужика, который с такой страстностью выступал против войны, он смягчился и внимательно продолжал выслушивать Григория.

Среди многих глупостей, гулявших тогда по столице, была еще одна, — якобы Распутин убедил царя употреблять целительные «тибетские» настойки, приготовленные врачевателем Бадмаевым, из-за чего поведение монарха становилось каким-то неестественно замедленным, а его воля все больше атрофировалась. Вот еще одно из суеверных предположений хулителей Распутина!

Николай, совершенно успокоившись, старался утихомирить и своего собеседника. — Григорий, расскажи-ка ты лучше мне о моих крестьянах, о том, с какими проблемами на земле они сейчас сталкиваются. Ты так здорово умеешь подмечать то, чего им не хватает, то, чего они хотят. Алики, моя дорогая жена, сказала мне, что ты умело отстаиваешь их интересы, и ты куда лучше всех губернаторов знаешь нужды каждого… транспорт… скот… Ты бы сейчас не стоял передо мной, если бы не знал, не был уверен, что я, прежде всего, всем вам Отец, и что жизнь всех вас не менее мне дорога, чем моя собственная… больше не задавай мне никаких вопросов. Ступай с Богом, будь во всем уверен. Я никогда ничего не делаю, прежде как следует не подумав. Все что ты сказал мне, приму к сведению, не забуду ни слова. Ну а теперь ступай к Алексею, расскажи ему какую-нибудь забавную историю. Он так хочет тебя послушать…

Оба они замолчали.

Распутин вышел из кабинета царя так же робко, как и вошел, но внутри у него все кипело, и он был готов дать волю своему гневу.

Побыв немного с цесаревичем, он возвращался в столицу. Он сиял. Пока еще было рано говорить о его победе, но «старец» знал, что победа уже близка, он ее непременно одержит.

И на самом деле, через три дня после встречи с царем, утренние газеты, которые нарасхват вырывали друг у дружки прохожие, сообщили о том, что русского вторжения на Балканы не будет! Мир таким образом был спасен!

* * *

Этот мир, сохраненный на обрыве пропасти, был оценен не всеми, лишь меньшинством. Великий князь Николай Николаевич, которому стало известно, откуда подул ветер, повлиявший на отказ царя начать войну, тут же примчался к Распутину на Гороховую и дал волю своему высочайшему гневу; он выругал последними словами Распутина, сказал, что тот ничего не вызывает у него, кроме ненависти, за этот миротворческий шаг, предпринятый перед государем.

Великий князь спал и видел мобилизацию всех вооруженных сил России. Во-первых, новая война могла бы стать реваншем за позорное поражение от Японии. Во-вторых, не сильно задевая монархию, одним из столпов которой он сам был, он продемонстрировал бы всему миру, что его племянник Николай, отказываясь воевать, не соответствовал своему высокому положению самодержца, что царица оказывала на него громадное, просто губительное для царствования влияние.

В царской семье уже стали поговаривать о низложении царя и о заточении царицы в монастырь! Разве великий князь не признавался самому себе, что желание некоторых передать древнюю корону Рюриковичей именно ему, Николаю Николаевичу, ему очень и очень льстило?

А вот этот проклятый монах-бродяга, этот мерзкий интриган, большой любитель молитв и бесстыдных оргий, как о том сейчас открыто говорила пресса и ведь двор, — осмелился ему перечить, стать препятствием на его пути!

И все из-за этой Александры — она всегда клялась именем Распутина и передавала мужу все взгляды этого ренегата и предателя…

Как это ни странно, народ совсем не выражал особой радости, особого энтузиазма из-за наступления относительного спокойствия в результате принятого царем решения.

Повсюду продолжали свою подрывную работу революционные течения, которые из-за границы настраивали на нужный лад умы и были готовы воспользоваться любой возможностью, любым проявлением недовольства, чтобы вновь и вновь призывать к уничтожению царского строя, — народные массы и даже армия, жадно прислушивались к лозунгам, которые громко выкрикивались на любом углу.

Опасные научные открытия для массового уничтожения и истребления людей, технический прогресс, острая конкуренция в промышленности создавали в Европе весьма тревожную обстановку. Теперь становилось известно почти всем народам, что средства убеждения враждебно настроенных руководителей включали возможность гибели не сотен тысяч, а уже миллионов мужчин, женщин и детей. Даже обычная ссора между этими увешанными наградами князьями, богатства и роскошь которых уже не вызывали у толпы такой спокойной, как прежде, реакции, могла в любой момент разгореться и привести к сотням или тысячам жертв среди мирного населения.

В такой мрачно-погребальной обстановке осуществляли свою сатанинскую мечту организаторы революции, которые руководствовались собственными целями, собственными интересами под предлогом достижения народного благосостояния, продвигали вперед по доске свои пешки с холодным трезвым расчетом, причем с помощью как всех этих идеалистов-интеллектуалов, искренних просвещенных лиц, так и откровенных бандитов, которые знали, какие баснословные барыши можно извлечь из такой сумасбродной ситуации.

В России, в гораздо большей мере, чем вдругих европейских странах, был заметен разрыв между невообразимым богатством аристократов и невыразимой бедностью народа, и такое положение вело к возникновению между ними большого недоверия и вызывало все большую горечь. Непроницаемые перегородки отделяли все сословия общества. Мелкие помещики теперь боялись своих крестьян, так как за год происходило множество мятежей, и они постоянно возобновлялись. Мужики с опаской поглядывали на своих господ, которые наживались на них и при этом жестоко с ними обращались. Рабочие, которых подстрекали к забастовкам организаторы восстаний из-за рубежа, в частности из Германии, выражали глубокую ненависть к своим хозяевам; имперская бюрократия сохраняла свой уверенный холодный тон, так как именно она двигала колесики государственной машины.

Глухая злоба охватывала мелкий люд, служащих, ремесленников, провинциальный клир, в отношении интеллектуальных кругов, против всех этих надменных чиновников с университетскими дипломами, чьи сыновья разговаривали на культурном языке, свободно ездили за границу и презирали миллионы менее счастливых соотечественников.