Маргарет Сэлинджер - Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер

Несколько больших, от пола до потолка, сейфов стояли в комнате, которая служила ему и кабинетом, и спальней, пока он не оборудовал пристройку в виде буквы L. Ту комнату я помню смутно, хотя точно знаю, что одно время отец там спал: он показывал мне кровать, которую приспособил так, чтобы ноги были выше головы, согласно какому-то из правил йоги. Кровать должна быть ориентирована на север, это наиболее благоприятно по теории электромагнитных волн. На сейфах в старой спальне-кабинете громоздились коробки с кинопленками, собранными до наступления эры видео. По верхнему краю панели, там, куда обычно вешают картины, тянулись сплошной чередой мои рисунки из Зеленого дома.

Собаки, Джой и Найс-догги, залаяли, как сумасшедшие, приветствуя нас. Джоя, таксу, мы взяли после того, как Малинка, большая белая лайка, стала пожирать соседских свиней. Вроде бы она даже не трудилась их убивать, просто отгрызала куски. Мне было тогда лет семь. Мать рассказала, что творит Малинка: приходится, дескать, отдать ее на Аляску, в собачью упряжку. Когда мне было пятнадцать, мой приятель Дэн, который очень полюбил Найс-догги, стал меня как-то расспрашивать, были ли у нас собаки, когда я росла. Я ему рассказала о Малинке и о том, как пришлось отдать ее на Аляску, в собачью упряжку. Он молча посмотрел на меня, поднял брови и переспросил: «На Аляску, Пегги? Хо-хо!» Тут я вспомнила, как слышала в Виндзоре, в буфете, что кто-то застрелил белого волка, но в свое время не догадалась, что это был за волк. Забавно, как некоторые вещи замыкаются в памяти, как в футляре. И к лучшему.

После большой белой Малинки родители купили Джоя, щенка таксы; песику где-то случайно прищемили дверью хвост, который теперь крутился, как пропеллер, когда Джой кого-нибудь приветствовал. Глядя на глупых городских такс в попонках и баретках, вы бы никогда не подумали, что эта порода выведена для охоты на барсуков. У настоящего барсука, не у милой зверушки из детских сказок, имеется полный набор острых зубов и соответствующий нрав: вряд ли вам так уж захотелось бы тащить его из норы. Для этого как раз предназначены таксы. Джой оказался на редкость азартным и кровожадным охотником, Малинке до него было далеко — думаю, она просто ленилась приходить домой к ленчу, поэтому и кусочничала. А Джой жил охотой. Но предпочитал лесных зверей домашним, поэтому его не пришлось отправлять в Австрию, к охотникам за барсуками. Он исчезал на несколько дней, и его заливистый лай доносился из самой чащи леса. Он был немного не в себе, или чуточку глуп, или то и другое вместе — так или иначе, он преследовал добычу неистово, без оглядки; не счесть, сколько раз он являлся домой с мордой, утыканной иглами дикобраза, и родители должны были выдергивать их по одной, пинцетом. А сколько раз купали его в томатном соке, когда скунс выпускал на него струю, — тоже не счесть.

Еще у Джоя была аллергия на пчел. Когда его жалила пчела, он бился в конвульсиях, холодел, и приходилось везти его к ветеринару делать уколы. Папа пытался применять гомеопатию, но безуспешно. Пес прожил около пятнадцати лет, папа случайно задавил его трактором, когда косил сено на лугу. Это было в некотором роде благом. Он никогда не был «милым песиком» — мы с братом, зачарованные, объятые ужасом, смотрели, как он вылизывает свою «красную штучку», — а в старости пес стал страдать артритом и задыхаться; большей частью он спал на своем коврике, подергиваясь и рыча, убегая во сне от своей неминуемой судьбы.

Найс-догги был королем среди собак. Рыжая дворняга с чудесными карими глазами, он походил на упитанную лисицу. Однажды он просто появился на галерее отцовского дома и не пожелал уходить. Найс-догги выбрал отца в хозяева, и все дела. Несколько дней отец держался, а потом взял его в дом. Он назвал пса Найс-догги: вот, говорил отец, подойдет какой-нибудь малыш, погладит и скажет: «хорошая собачка», а тут я ему: «Так его и зовут, а ты откуда знаешь?»

Отец изумительно высвистывал собак. Он вставлял в рот два пальца, указательный и безымянный, и собаки сбегались со всей округи, за много миль. Сколько раз я пыталась научиться так свистеть, но от натуги только кружилась голова. У брата тоже не получалось. Думаю, легче научиться играть на гобое. Вся наша семья считает соревнования шотландских овчарок, где используется богатый и полный оттенков язык свиста и жестов, одним из самых впечатляющих зрелищ на планете. Особенно отец.

Найс-догги всегда мне радовался. Он был такой умный, что вы видели: он радуется искренне. Джой был рад любому, кто его кормил. После четырех месяцев в Кросс-маунтэт я себя чувствовала примерно как Джой. Еда. Я стояла перед холодильником и не знала, с чего начать: нора, полная барсуков. Однако и в отцовском доме приходилось таскать еду исподтишка. Ему было не жалко, его просто бесило, что у него в кухне кто-то шарит. Я не то и не так клала в его кастрюли, ставила их не туда или складывала тарелки в мойку не так, как он это делал. Он ворчал, что на кухне кавардак, и что опять надо мыть посуду, но терпеть не мог, когда ты это делал сам. Он позволял мне чего-нибудь время от времени хватать, но было видно, что это ему — нож острый в сердце. Он невольно вздрагивал, стоило мне до чего-то дотронуться. Посуда у него была большей частью дешевая, от Сирса, — все равно. Он вечно где-то откапывал странные, невиданные бокалы, которыми ужасно гордился. В тот год бокалы были в форме песочных часов, похожие на миниатюрные капельные кофеварки. Лед скапливался посередине, у перемычки, а потом внезапно проскальзывал через узкое место и кидался тебе в зубы или в нос. Боже, как я была рада, когда последний из этих бокалов разбился. Множество вещей, которые мне тогда казались странными, попросту на двадцать лет опережали время, как и интерес отца к альтернативной медицине. Китайские чашки для риса, палочки, тамари, кунжутные зерна, пароварки — теперь непременные атрибуты кухонь в городских семьях среднего достатка. Но такие бокалы пока не привились, слава богу.

Это — кухня, где орудует рослый мужчина. Полки прибиты высоко, и такие часто используемые продукты, как крупы и рис, стоят на самом верху, там, где люди обычного роста держат разрозненные детали кухонных комбайнов и всякие приправы. А еще там стоят большие стеклянные банки из-под меда, полные имбирного печенья, леденцов и прочих сластей, куда отец порой воровато и жадно засовывает руку. «Яд», — твердит он. А выглядят лакомства превосходно. Оба холодильника, и наверху, и внизу, битком набиты, как это водится у тех, кто пережил Депрессию и карточную систему: любишь что-нибудь — покупай несколько дюжин про запас. Впрок заготовлены недавно открытое им замороженное тесто Сары Ли, овощи последнего урожая, липкие булочки из хановерского кооперативного магазина, брикеты мороженой конины для собак (понятия не имею, почему собаки должны есть конину).