Маргарет Сэлинджер - Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер

Возможно, со временем, когда вид примелькается, его перестаешь замечать, он становится неотличимым от кирпичной стены, которую видно из окон дешевой квартиры: сначала кажется, будто ужиться с этой стеной невозможно, но проходят дни, и она становится невидимой, точно так же, как мебель и все прочее. Я меняла квартиры раз двадцать пять, большей частью в ранней юности и молодости. И постигла одну простую истину: если в первые две недели после переезда ты не изменишь что-то — не выкрасишь стену, не исправишь какую-то лезущую в глаза неполадку, не заменишь безобразный кафель, — ты не сделаешь этого никогда. Со временем глаз становится удивительно хорошим редактором, исправляющим ошибки и недочеты. И только когда приходит гость, вместе с ним видишь свежим взглядом так и оставшиеся неисправленными безобразия.

Безобразия. Это приводит мне на память галерею в отцовском доме. Перила шатались с самого начала, на них лучше было не опираться. С годами доски прогнили во многих местах, возникало впечатление, будто ты идешь по висячему мосту через реку в джунглях; нога, как в кино, проваливается в щель между досками, а злодеи догоняют. Я бы ни за что не пустила туда своего сына. Галерея расположена при гостиной, с двух сторон, на высоте в четыре фута, по типу шале. Она могла бы быть прекрасным уголком, откуда созерцаешь дикую природу, не покидая надежного приюта: так смотрят на снегопад сидя у очага, или на дождь из-под навеса. Там хорошо пить коктейли, но было бы еще лучше, если бы все оказалось как следует прилаженным, чтобы возникало чувство полной безопасности, которое подкрепляет удовольствие. А тут, как будто смотришь со скалы в пропасть. Отец, словно видя галерею моими глазами и изрядно на меня за это злясь, обводил вихляющие перила суровым, недовольным взглядом. С таким же выражением он поднимал руку в доме с низким потолком, демонстрируя, что может его коснуться, или садился в любое такси, кроме своего любимого лондонского или нью-йоркского «с шашечками», где крыша высокая. Он вроде бы стыдился сломанных ступенек, ведущих на галерею, но чинить не чинил[221]. Он просто злился на вас за то, что вы их разглядели и тем самым вызвали к жизни, как падающее в лесу дерево из дзэнской притчи или апельсиновые шкурки, на которые смотрит Тедди.

Мои посещения, даже в детские годы, тем более потом, когда я стала старше, создавали этот эффект свежего взгляда, и, хотя я ни о чем подобном не упоминала, открывали отцу глаза на то, что его дом далек от совершенства. И от идеальной чистоты. Там было подметено и прибрано, но настоящей заботы о доме не ощущалось. Восточные ковры в гостиной, которые он годами скупал на окрестных аукционах, были прекрасны, как и подбор ламп и столиков. Но атмосфера со вкусом обставленного дома, в котором живет сельский джентльмен, мгновенно улетучивалась, стоило взору скользнуть на обшивку стен. Потолок в гостиной был ужасный, узловатый, весь в пятнах, из некрашеных досок — отец винил строителей, которые его уговорили оставить все как есть. Но, что греха таить: он весьма прижимист почти во всем, а ведь дом — самая яркая иллюстрация к известному выражению: «ты имеешь то, за что платишь». Паутина оплетает этот шероховатый потолок, на него садится сажа из камина; за несколько лет он из «холостяцки запущенного» превратился в ужасающе неприглядный. Унитаз в ванной комнате для гостей, которой пользовались мы с братом, порыжел и покрылся пятнами за год или два — вода там жесткая, поступает в водопровод из артезианского колодца и, в отличие от воды в Красном доме, сильно воняет серой; сантехнику же никто регулярно не чистит. Для нас всегда вывешивались чистые полотенца, но как-то не хотелось класть на раковину зубную щетку. Не облекая это в слова, я знала, что если сама все вычищу, отцу будет неловко, он оскорбится: получится так, будто я уличила его в неряшливости. Он так ненавидел все убогое и грязное, что прозрение было бы немыслимо жестоким.

Одно время отец приглашал уборщицу, но эта женщина своими разговорами просто сводила его с ума. Будь она неприветливой или злобной, отец нагрубил бы ей и удалился к себе в кабинет безо всякого зазрения совести. Проблема была в том, что он видел, какая это добрая душа, а потому корил себя за то, что не может вынести ее болтовни. В конце концов, подобный контакт с человеческим родом сделался для него чрезмерным, и он эту женщину тихо спровадил.

Следом за гостиной начиналась обширная кухня и параллельно ей — узкая, длинная ванная; дальше — наша с братом комната. Нам она, конечно, не принадлежала, но так ее называли. Нам разрешили выбрать цвет для стен, дверей и прочего. Мы, дети, выбрали наши любимые цвета, яркие, вроде карандашей «Крайола»: аквамарин (акуамарин по нью-гемпширски) и фуксин. Пришлось довольствоваться нежно-розовым вместо яркого фуксина, и отделка была ярко-зеленая, не аквамариновая, но это не слишком отличалось от нашего замысла, мы были не слишком разочарованы. В шкафу висели папины выходные костюмы и куртки, а на верхней полке лежали шляпы и какие-то пакеты, в которые мы никогда не заглядывали. В шкафу находилось место и для нашей одежды, когда мы наезжали. Помнится, пара ящиков в «нашем» комоде тоже бывала свободна. Но в основном наши вещи просто лежали в чемоданах под двуспальными кроватями.

Не знаю, почему отцовские костюмы не помещались в его собственном шкафу, у него в спальне. Более тридцати лет посещая этот дом, я никогда не видела его шкаф или его ванную. Его спальня, ванная и кабинет расположены по другую сторону кухни. Дверь в ту часть дома всегда закрыта. Отец приглашал меня туда два или три раза за всю мою жизнь, когда хотел показать что-нибудь в своем кабинете. Один раз это были новые книжные полки, которые он расхваливал. Другой раз отец показывал мне новую систему классификации, которую он придумал для материалов, хранившихся в одном из сейфов. Красная пометка означала — если он умрет, не закончив работу, публиковать «как есть»; синяя — публиковать, но сначала отредактировать, и так далее.

Несколько больших, от пола до потолка, сейфов стояли в комнате, которая служила ему и кабинетом, и спальней, пока он не оборудовал пристройку в виде буквы L. Ту комнату я помню смутно, хотя точно знаю, что одно время отец там спал: он показывал мне кровать, которую приспособил так, чтобы ноги были выше головы, согласно какому-то из правил йоги. Кровать должна быть ориентирована на север, это наиболее благоприятно по теории электромагнитных волн. На сейфах в старой спальне-кабинете громоздились коробки с кинопленками, собранными до наступления эры видео. По верхнему краю панели, там, куда обычно вешают картины, тянулись сплошной чередой мои рисунки из Зеленого дома.