Романески - Ален Роб-Грийе
Однако второе, еще более странное приключение ждало де Коринта на обратном пути в часть, как раз при наступлении ночи, в ту пору, что у нас называют «порой меж волком и собакой», то есть в сумерках. Он ехал по дороге обыкновенной рысью, а за ним следовал его ординарец. В тот миг, когда они поравнялись с пустой, скрипучей телегой, которую с грехом пополам тащила старая обессилевшая кляча, граф Анри увидел, как откуда ни возьмись на обочине справа от телеги появился крестьянин очень и очень почтенного возраста; он держал вожжи и правил лошадью. Старик поразительно высок и пугающе худ, он одет в точную копию солдатского френча, застегнутую на все пуговицы, до самого подбородка, и в очень узкие и какие-то куцые брюки: и френч и брюки сшиты из тонкой хлопчатобумажной ткани, темной, но странно блестящей, переливчатой. Головы старца не видно, так как она почти исчезла под круглой широкополой шляпой, твердой, негнущейся и по виду скорее смахивающей на шляпу бретонца, чем на шляпу жителя Лотарингии.
Старик несет на плече косу из тех, с которыми обычно ходят жнецы (но для чего она ему в такое время года?), и внезапно он яростно взмахивает ею прямо перед самым носом офицера. Испуганный конь пятится, и сей маневр делает капитана недосягаемым для нападающего. Однако старик выказывает прямо-таки поразительную ловкость, несмотря на то, что внешне выглядит слабым и беспомощным, что руки у него прежде подрагивали, а поступь была нетвердой. Сейчас же, глядя на него, можно подумать, что он не то летает, как птица, не то двигается скачками, словно огромный ядовитый паук. В мгновение ока он вновь оказывается рядом со всадником, прямо перед грудью белоснежного коня, и снова бросается на офицера, выставив вперед свое грозное оружие времен восстания шуанов таким образом, словно он желает перерезать офицеру горло или, по крайней мере, вознамерился изрезать, исполосовать ему лицо.
Ординарец, сочтя, и совершенно, кстати, справедливо, что капитану грозит опасность, выхватывает седельный пистолет из ленчика седла и делает предупредительный выстрел. И тотчас же кровожадный и непонятно почему столь мстительно настроенный старец даже не падает, а валится как подкошенный поперек дороги, но сам процесс падения тела весьма странен, ибо он совершается как-то постепенно, словно в замедленной съемке, и руки и ноги, подергиваясь, выписывают в воздухе какие-то кабалистические знаки. Ординарец спрыгивает на землю и склоняется над неподвижным телом; совершенно очевидно, что старик мертв, и умер он мгновенно, хотя на теле у него не видно никакой раны. Да и солдат-то, кстати, стрелял наугад, не целясь, скорее для того, чтобы напугать крестьянина, а не для того, чтобы попасть в него.
Именно в эту минуту де Коринт замечает, что заточенное стальное лезвие косы укреплено на рукоятке неправильно, режущей кромкой вверх, вне всяких сомнений для того, чтобы превратить сие орудие мирного сельского труда в эффективное и грозное оружие, в своеобразную боевую алебарду. Вероятно, старик — один из обитателей деревни Волчий Вой, сошедший с ума в результате пережитого потрясения и утративший способность отличать французских драгун от прусских улан. Старая и, быть может, глухая лошадь, не поняла и даже не заметила, какая драма разыгралась на дороге из-за того, что надетые ей на глаза шоры очень суживали ее поле зрения, и она продолжала все так же медленно-медленно, механически переставлять ноги, словно ничего и не произошло.
В третий раз в течение одной ночи с 20 на 21 ноября 1914 года, но уже на рассвете, жизнь капитана де Коринта окажется под угрозой, в третий раз неведомый и невидимый враг будет покушаться на его особу, упрямо, умышленно, сознательно: мина, взрывающаяся при нажиме сверху, искусно замаскированная под щебнем, поджидает его посреди дороги. Эта последняя попытка уничтожить де Коринта должна была бы в принципе оказаться удачной. Но мой отец, проезжавший по той же дороге чуть раньше графа, спровоцировал преждевременный взрыв мины и таким образом спас капитану жизнь, о чем я уже рассказывал.
Итак, в тот знаменательный день Анри де Коринт встретился с двумя мужчинами, коим было суждено стать его друзьями до конца, как говорится, по гроб жизни: с Фредериком (или Фридрихом) де Бонкуром и с моим отцом, — причем одну от другой встречи эти разделяли во времени всего лишь несколько часов. Все трое были примерно одного возраста и служили в кавалерийских частях. Бонкур считал себя немцем и желал, чтобы и другие считали его настоящим немцем из Пруссии, хотя и происходил из очень старинного дворянского французского рода, прославившегося в истории своими ратными подвигами. Данные обстоятельства способствовали тому, что между двумя аристократами возникли узы совершенно иного рода, чем те, какие могли возникнуть между ними и моим отцом-простолюдином, бывшим к тому же всего лишь сержантом, и это при том, что оба офицера не отличались ни высокомерием, ни спесивым сословным чванством и явно были людьми любезными и благожелательными.
Де Коринт с Бонкуром вновь встретились после подписания условий перемирия. Но я-то склонен думать, что, судя по некоторым сведениям, содержащимся в документах и письмах из их обильной переписки (на сегодняшний день по большей части бесследно исчезнувшей), Господин Случай, столь властно всегда распоряжающийся превратностями судьбы человека на войне, многократно сводил их вместе между Верденом и Арденнами, всегда при совершенно исключительном стечении обстоятельств, что позволяло им на мгновение либо забыть, либо даже пренебречь жесткими и жестокими требованиями разрушительного, губительного, смертоносного патриотизма, словно эти якобы неожиданные, непредвиденные, однако же довольно частые встречи двух храбрых представителей враждующих лагерей с самого начала происходили всякий раз в добрый час под покровительством какого-то божества, благоволившего к
