Виктория Федорова - Дочь адмирала
— Идем в аэровокзал, — приказал Генри.
Мы вошли в длинный коридор. С другого его конца нам навстречу шли двое мужчин в форменных фуражках компании «Сабена». Проходя мимо, один из них, не останавливаясь, бросил на нас безразличный взгляд. Генри обернулся.
— Джон?
Второй мужчина остановился, переводя взгляд с меня на Генри. Я догадалась, что ни один из этих международных суперагентов не знал другого в лицо. Джон Чекли подошел к нам.
— Генри Грис?
Высокий, в очках, Джон Чекли менее всего походил на телохранителя. Они обменялись с Генри рукопожатием, и Чекли представил нам сотрудника «Сабены». Глядя на меня, Джон Чекли спросил:
— Это Виктория Фед...
— Ш-ш-ш, — оборвал его Генри. — Да.
Представитель «Сабены» проводил нас в номер гостиницы.
— Если хотите, поспите, — сказал Генри. — Примите душ, делайте, что вашей душе угодно. До отлета в Нью-Йорк еще пять часов. У меня дела. Телефоном не пользуйтесь.
Я рассмеялась.
— Я же никого не знаю в Брюсселе.
— Неважно, — сказал он, — если будут звонить, не подходите. Никому не открывайте дверь, кроме меня. Чуть позже я пришлю вам что-нибудь поесть.
— Мне нужны сигареты. Могу я выйти и посмотреть аэропорт?
— К сожалению, нет. Это слишком рискованно. Я сам принесу вам сигареты. — Он направился к двери.
— Переведите часы. В Брюсселе другое время, чем в Москве, — и назвал мне правильное время.
— А можно снять парик и очки?
— Конечно, — ответил он с таким видом, точно я задала идиотский вопрос. Однако же, с порога вернулся и задернул шторы. — Так-то будет лучше.
Обследовав комнату и ванную и вдоволь надивившись окружавшей меня роскоши, я наконец легла. Как приятно снять парик, от которого страшно пекло голову, и раздражавшие меня темные очки. Я закрыла глаза, менее всего собираясь спать. Но проснулась, только услышав стук в дверь. Это пришел Генри, который принес сигареты, лимонад и сандвич с чем-то совершенно мне неизвестным. Генри объяснил, что это салат из тунца. Салат мне понравился.
Затем он сказал, что, если я хочу принять перед отлетом душ, надо сделать это не откладывая.
— Но я не могу встретиться с отцом в таком виде. Поглядите, что сотворил ваш парик с моей прической. Когда мы прилетим в Нью-Йорк, мне обязательно нужно будет привести в порядок волосы.
— Да-да, обо всем уже договорено, — сказал Генри, хотя мне показалось, что он пропустил мои слова мимо ушей. — Я вернусь через два часа. Мне надо сделать еще несколько звонков.
И снова ушел.
До его возвращения я не надевала парика. Вместе с Генри пришли Джон Чекли и тот прежний представитель «Сабены», а также двое других мужчин — служащих «Сабены».
— Мы сейчас идем прямо к самолету, — сообщил Генри. — Вы в центре, мы по бокам. Если кто-то подойдет к вам, продолжайте идти, глядя прямо перед собой. И что бы ни случилось, ни с кем не вступайте в разговор.
Я кивнула. Генри и Джон встали по сторонам от меня. Я настояла, что сама понесу дорожную сумку, чемодан взял Джон. Трое представителей «Сабены» шли с нами, один впереди, двое — сзади. К моему удивлению, на нас никто даже не взглянул А я-то вообразила, что мы похожи на маленький военный отряд. Я с трудом сдерживала смех, глядя, как Генри и Джон напряженно всматриваются во все, что попадается нам по пути. Два немолодых человека играют, словно мальчики, в шпионов, хотя никому в аэропорте нет до них дела.
Представители «Сабены» провели нас прямо в «Боинг-747», стюардесса проводила нас в салон первого класса, и мы снова уселись на передние места. Джон занял кресло у прохода в самом начале салона туристического класса, чтобы при необходимости преградить дорогу любому подозрительному пассажиру.
Генри снова заставил меня сесть у окна.
— Можно мне говорить? — спросила я.
— Только не по-русски.
— Но другого языка я не знаю. Только русский и несколько слов по-английски.
— Тогда вообще молчите.
— Но ведь в самолете никого еще нет.
— Придут, — сказал он.
— Тогда разрешите задать несколько вопросов, пока нет других пассажиров. Что будет дальше? Сколько часов лететь до Нью-Йорка?
— Мы будем в Нью-Йорке вечером. После краткой остановки вылетим в Майами.
— Тогда я и встречусь с отцом?
— Нет. Дальше мы поедем на машине.
— Сколько туда езды?
— Несколько часов.
В салон самолета стали подниматься первые пассажиры, и Генри предостерегающе поднес ко рту палец.
Я откинулась в кресле.
Как я и ожидала, никто не проявлял ко мне ни малейшего интереса.
Мало-помалу с этим согласился и Генри, разрешив мне пойти в туалет. Там я первым делом стащила с головы парик, от которого голова у меня просто раскалывалась. Я бы с удовольствием провела в туалете час и больше, но знала, что в любую минуту может появиться Генри, который не остановится и перед тем, чтобы вышибить дверь.
Когда я вернулась, Генри снова вытащил магнитофон. Он хотел знать в мельчайших подробностях все, что осталось у меня в памяти о прежней жизни. Наш разговор помог скрасить время полета.
За весь полет произошел лишь один неприятный инцидент, когда стюардесса пришла взять заказ на ужин.
Я не поняла ее и успела произнести по-русски только одно слово — «что?», как тут же получила удар по щиколотке от Генри.
Он что-то сам заказал для меня, объяснив удивленной стюардессе, что я из Восточного Берлина, а потому не понимаю ее.
На ужин мне принесли шиш-кебаб, потрясающе вкусный. Никогда в жизни я не ела такого вкусного мяса и никак не могла поверить, что на Западе в самолетах кормят такой вкуснятиной бесплатно. Наклонившись ко мне, Генри спросил:
— Вы по-прежнему предпочитаете цыпленка по-аэрофлотски?
— Он тоже был очень вкусный. — Я и себе самой не могла бы объяснить эту внезапно возникшую потребность защищать все русское. Наверно, это как-то было связано с чувством страха, все более усиливавшимся по мере приближения встречи с отцом. Я так долго ждала этой минуты, что теперь, когда она перестала быть мечтой, мне стало страшно. Что, если я не понравлюсь ему?
Потому, наверно, я так и цеплялась за то единственное, что у меня было за душой, — за свою принадлежность к России.
ГЕНРИ ГРИС
Генри посмотрел на Викторию. Наконец-то заснула. Он взглянул на часы. Не пройдет и часа, как они приземлятся в Нью-Йорке.
Он улыбнулся, глядя на нее. Она оказалась твердым орешком. Смешно, как она кидается на защиту всего русского. Вот уж не ожидал встретить в ней шовинистку. Скорее всего, в душе она просто умирает от страха, хотя ни за что не признается в этом. Что ж, это ее проблемы.
