Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом
Когда я в 1957 году поступил в ординатуру, психотерапия составляла саму сущность психиатрии, и мою страсть к ее изучению разделяли почти все мои коллеги. Но теперь в восьми докладах, которые я прослушал во время этой конференции, о психотерапии упоминалось лишь мельком.
В последние несколько лет я читал очень мало психиатрической литературы. Я часто делаю вид, что причиной тому проблемы со зрением – я перенес хирургические операции на роговице обоих глаз, а также операции по удалению билатеральной катаракты, – но это лишь отговорка. Я мог бы не отставать от времени и читать профессиональные материалы, увеличив размер шрифта на своей электронной книге.
Мне несколько неловко признаваться, но истинная причина в том, что мне больше не интересно. Когда у меня из-за этого возникает чувство вины, я утешаюсь, говоря себе, что за свою жизнь вложил в профессиональное чтение немало времени и что в свои восемьдесят пять мне следовало бы чувствовать себя вправе читать все, что заблагорассудится. А потом добавляю: «Кроме того, я – писатель, и мне необходимо быть в курсе современных литературных течений».
Когда настала моя очередь выступать перед слушателями на стэнфордской конференции, я не читал лекцию, и у меня не было слайдов для показа – в отличие от других ораторов. На самом деле – и сейчас грядет мое важнейшее признание, сделанное впервые в жизни, – я никогда в жизни не подготовил и не использовал ни одного слайда! Вместо этого стэнфордский коллега и мой близкий друг, Дэвид Шпигель, искусно и сердечно расспрашивал меня о моей карьере и эволюции в качестве психотерапевта. Для меня это комфортный формат, и время пролетело так незаметно, что я удивился, когда мое выступление закончилось. Когда слушатели встали и зааплодировали, у меня возникло тревожное ощущение, что они со мной прощаются.
Поскольку на свете мало практикующих психиатров моего возраста, я часто спрашиваю себя: почему ты до сих пор принимаешь пациентов? Не по экономическим причинам – у меня достаточно денег для комфортной жизни. Просто я слишком люблю свою работу, чтобы отказаться от нее раньше, чем это придется сделать. Я очень ценю, что меня приглашает в свою личную жизнь так много людей, и после стольких десятилетий, думаю, можно сказать, что я неплохо с этим справляюсь.
Вероятно, отчасти это результат того, что я научился правильно выбирать своих пациентов. В последние несколько лет я практикую терапию, ограниченную по времени: на первом же сеансе я говорю пациентам, что буду встречаться с ними максимум один год. С приближением моего восьмидесятилетия я начал задумываться, сколько еще времени мой разум и память останутся сохранны. Я не хотел, чтобы пациенты становились излишне зависимыми от человека, который, возможно, скоро отойдет от дел. Более того, я обнаружил, что установление даты окончания терапии с самого начала, как правило, повышает эффективность лечения и быстрее погружает пациентов в работу. (Отто Ранк, один из первых учеников Фрейда, более ста лет назад сделал такое же наблюдение.)
Я не беру пациентов, если кажется маловероятным, что мы сможем достичь значительного прогресса за год, и направляю к другим психиатрам тех, кто серьезно болен и нуждается в медикаментозном лечении. (Поскольку я не в курсе последних достижений психофармакологии, я перестал прописывать лекарственные средства несколько лет назад.)
Я помогал столь многим людям с вопросами старения и думал, что хорошо подготовлен к маячащим впереди потерям, но оказалось, что это дается намного труднее, чем мне представлялось. Ноющие колени, потеря равновесия, негнущаяся по утрам спина, усталость, слабеющие зрение и слух, старческая «гречка» на коже – все это я замечаю, но это мелочь по сравнению с ослаблением памяти.
Не так давно в субботу мы с женой отправились прогуляться по Сан-Франциско и пообедать, а вернувшись, я понял, что забыл ключи. Нам пришлось ждать снаружи пару часов, пока не пришел сосед, у которого были дубликаты ключей.
В тот вечер мы ходили в театр, на пьесу «Неслыханный мир» Фабриса Мелькио – о творческом ви́дении загробной жизни. Поставил спектакль мой сын Бен, а играли в нем актеры его театральной группы foolsFURY. Мы с Мэрилин договорились обсудить пьесу со зрителями после спектакля: она – с литературной точки зрения, а я – с философской и психиатрической. Хотя мои замечания, кажется, заинтересовали аудиторию, я вдруг осознал посреди своей речи, что позабыл один важный и любопытный момент, который хотел обсудить. Я продолжал говорить на автопилоте, одновременно лихорадочно роясь в памяти в поисках утраченной мысли.
Минут десять спустя мысль внезапно всплыла в сознании, и я сформулировал ее вслух. Не думаю, что слушатели заметили мою лихорадочную внутреннюю погоню за потерянной мыслью, но все эти десять минут, пока я говорил, в моем сознании звучала фраза: «Вот оно, время настало. Ты должен перестать выступать публично. Вспомни Ролло». Я имел в виду сцену, которую описывал ранее: Ролло Мэй в преклонном возрасте однажды выступил с речью и трижды рассказал один и тот же эпизод. Я поклялся никогда не подвергать публику созерцанию моего старческого слабоумия.
На следующий день я ездил вернуть арендованную машину в пункт проката (моя была в ремонте). Рабочий день уже закончился, и контора была закрыта. Я последовал вывешенным снаружи инструкциям: запер машину и бросил ключи в специальный ящик. И только через пару минут до меня дошло, что я оставил свою сумку с бумажником, ключами от дома, деньгами и кредитными картами в салоне машины. В итоге мне пришлось звонить в Американскую ассоциацию автомобилистов, чтобы приехал техник и помог мне вызволить сумку.
Такое яркое проявление распада памяти случается нечасто, но менее значительные оплошности происходят теперь почти каждый день. Кто этот человек, который с улыбкой обращается ко мне? Я знаю его, уверен, но вот его имя… Как же его зовут? А как назывался ресторан в Хаф-Мун-Бэй, куда мы нередко ходили с Мэрилин? Как звали того невысокого забавного комика из фильма «Сбрось мамочку с поезда»? На какой улице Сан-Франциско находится Музей современного искусства? Как называется та странная форма терапии, которая основана на девяти разных типах личности? А как звали того психиатра, который изобрел транзактный анализ? Мы ведь были знакомы! Я узнаю знакомые лица, но имена испаряются из памяти – одни возвращаются, а другие
