Алексей Песков - Павел I

К воскресшему государю приезжали с обнадеживающими вестями от сына. Один раз прибыл казак из Петербурга.

– Што ш народ-ат про меня говорит? – спросил у него Пугачев.

– Народ-де ничево не знает, – отвечал казак, – а только-де бояра меж себя шушукают. А збираютца-де оне, да и государыня-та ехать за море.

– Ну-де бояра таковские, пускай едут, а государыне-те зачем за море ехать? Я небось не помню ее грубость. Пусть бы она пошла в монастырь. А Павел Петрович каков?

– Хорош и велик, – отвечал казак, – да он-де уже и обручон.

– На ком?

– На какой-та из немецкой земли пренцессе, и зовут ее Наталья Алексеевна.

Другой раз приехал купец с подарками от сына:

– Его высочество Павел Петрович приказал вашему величеству кланятца, – сказал купец Пугачеву, доставая из кисы сапоги, перчатки и шляпу, обшитые золотом, – и прислал к вашему величеству подарки. И от Натальи Алексеевны прислан подарочик к вашему величеству – два камня.

– Што про меня в Питере говорят? – спросил Пугачев.

– Ничево-де не слыхать. Да вить великое-т князь послал меня к вам тайно, и никто этова не знал. Да и порох-де послан к вам от Павла ж Петровича.

Побыв у Пугачева некоторые дни, купец стал проситься в Петербург:

– Время теперь, батюшко, мне от тебя, надежа-государь, ехать возвратно к твоему Павлу Петровичу и объявить ему, <…> чтоб он поспешал с обещанною силою к тебе на помощь скорее. <…> Да што ж, батюшка, одному ему приезжать или и с Натальей Алексеевной?

– Пускай приезжают вместе, и чтоб скорее из Петербурга выежжали, – распорядился Пугачев. Он насыпал купцу пятьдесят рублей и прилюдно отправил его за сыном (Пугачев. С. 185, 197–199, 116, 201).

Против бунта было послано войско.

Классический риторический вопрос при воспоминаниях о самозванцах шестидесятых-семидесятых годов: что думал о своих названных отцах настоящий сын Петра Третьего? Риторический этот вопрос, во-первых, потому, что Павел вряд ли знал о бытии каких-либо иных самозванцев, кроме сильно прогремевшего Пугачева, – такие дела, если они не успели приобрести всероссийской огласки, рассматривались в Тайной экспедиции и далее ее стен не выплескивались; во-вторых же – потому, что Павел не мог думать о самозванцах иначе как о самозванцах – то есть и Пугачев, и все прежние и будущие Петры Третьи, если и доходили до ушей Павла упоминания об учиненных ими происшествиях, могли только тревожить его любопытство насчет действительных обстоятельств исчезновения его настоящего отца, но очень сомнительно, чтобы эти упоминания могли возбуждать у него веру в возможность появления Петра Третьего среди донских и оренбургских казаков.

Конечно, Павел мог сомневаться в самом факте смерти отца и предполагать, что несчастный император содержится под стражей в каком-нибудь глухом углу империи. Сохранилась легенда о том, как «не только в простом народе, но и в высшем сословии существовало мнение, что будто государь жив и находится в заключении» – говорят даже, что «сам великий князь Павел Петрович долго верил или желал верить сему слуху. По восшествии на престол первый вопрос государя графу Гудовичу был: – Жив ли мой отец?» (Пушкин. Т. 8. С. 249).

Сомнительно, конечно, что так было на самом деле, ибо этот же самый вопрос Павел мог сделать много раз Никите Ивановичу Панину, и уж тот мог дать ему исчерпывающий ответ. Но легенда и «на самом деле» – качественно разные факты истории. Можно знать, как есть и было на самом деле, и при том искренне верить в легенду. Казаки, близстоящие к Пугачеву, отлично догадывались, что тот на самом деле не Петр Третий. Тут особого рода театр, и правила, подобные театральным. Поэтому нельзя исключать, что действительно в начале 90-х годов, в ту пору, когда стало ясно, что Екатерина будет отрешать своего сына от наследования престола, Павел составил сам для себя легенду о возможности бегства в случае опасности к уральским казакам: «Когда императрица проживала в Царском Селе в течение летнего сезона, Павел обыкновенно жил в Гатчине, где у него находился большой отряд войска. Он окружал себя стражей и пикетами; патрули постоянно охраняли дорогу в Царское Село, особенно ночью, чтобы воспрепятствовать какому-либо неожиданному предприятию. Он даже заранее определял маршрут, по которому он удалился бы с войсками своими в случае необходимости; дороги по этому маршруту по его приказанию заранее были изучены доверенными офицерами. Маршрут этот вел в землю уральских казаков, откуда появился известный бунтовщик Пугачев <…>. Павел очень рассчитывал на добрый прием и преданность этих казаков» (ИВ. 1917. № 5–6. С. 586; версия Беннигсена). Нельзя исключать, что такая мысль могла приходить в его голову. Как мысль, как легенда, как миф – все сказанное очень правдоподобно; но как дело – абсолютно невероятно.

Исключено, чтобы Павел мог избрать какой-либо иной способ общения с подданным народом, кроме парадного появления пред его очами во время государственных торжеств, на приличествующем расстоянии от толпы. Когда он был маленьким, его возили гулять по Петербургу, и из записок Порошина мы знаем даже случай, когда он пил квас возле слонового двора. Но чем далее, тем менее проходимой становилась граница между ним и прочими сословиями. Он, вероятно, искренне верил в то, что простой народ его любит, и когда стал царем, сделал сильные, со своей точки зрения, льготы: приказал присягать крепостным мужикам наряду с прочими сословиями, издал манифест об урочных днях барщины, раздавал государственных крестьян в частное владение, и проч., и проч., и проч.

Монарх в России больше чем монарх. Народ любит своего царя, почитая в его образе своего Бога. Но стоит царю оказаться на расстоянии вытянутой руки от бородатого подданного, как тот, немедленно обнаглев от чувства своей приближенности, посчитает себя вправе направлять монаршую волю по своему понятию, а ежели царь заропщет, подданный его истребит как изменника, бусурмана и самозванца. Так поступали яицкие казаки с Пугачевым, так поступили бы и с настоящим царем, приди ему в голову искать заступничества у своего народа.

1774

1774-й год – год переломный в истории государства Российского, хотя переворота в этом году не было.

Два важных события заполнили его, предопределив до конца царствования Екатерины генеральный маршрут державы:

1) В июле был заключен мир с турками. Россия приобрела не все, что завоевала, и за это не раз летописцы недобрым словом поминали этот мир, но тем не менее взяли немало: всю пространность между Днепром и Бугом, долины Терека и Кубани, обе Кабарды, Азов, Керчь, право беспрепятственного плавания по Черному морю, наконец, независимость Крыма от Турции, которой так не хотели крымские татары и которая так была нужна для будущей зависимости Крыма от России. Следующую войну можно начинать с похода прямо на Константинополь.