Анри Труайя - Николай II

Тем не менее, несмотря на многочисленные телеграммы, приходящие из столицы, Николай отказывался верить, что ситуация так безнадежна. А ведь самые верные его сторонники многого не просили: всего лишь формирования кабинета, подотчетного парламенту. Если не брать в расчет тех, кто вышел на улицы, большинство населения страны в общем-то не были враждебны монархическому принципу. Почему бы не пойти навстречу этим добропорядочным гражданам да не уступить им в том немногом, что они просят? Упрямый Николай заявил Голицыну: «Что касается перемен в составе министерства, я считаю их неприемлемыми в нынешних обстоятельствах». И, отвергая веское политическое решение, он отдал предпочтение решению военному. Старый генерал Иванов был отправлен из Могилева в Петроград во главе батальона из 700 георгиевских кавалеров для наведения порядка. Но по пути отважные бойцы узнавали, что город уже находится в руках мятежников. Повсюду на их пути следования встречались революционные солдаты, беспрерывно шли заседания революционных комитетов. Революционная зараза коснулась и бойцов Иванова: многие из них сочувственно отнеслись к восставшим. Находились и такие, которые готовы были продолжать свой путь «наудачу», но им препятствовали железнодорожники. Сравним две точки зрения – описания события у Ольденбурга и Радзинского.

«По пути железнодорожники пытались задерживать поезд; но угроза полевым судом оказалась достаточной. На станциях ближе к столице встречались кучки „революционных“ солдат; ген. Иванов в виде меры воздействия ставил их на колени. Сопротивления не было…»… В 12 час. 20 мин. ночи с 1-го на 2-е марта была послана ген. Иванову телеграмма от имени государя: «Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать» (Ольденбург С. Т. 2, с. 246–247, 248). Вечером 1 марта отряд генерала Иванова достиг Царского Села. До Петрограда он так и не доехал.[275] Понимая неизбежность опасности, императрица телеграфировала из Царского Села Николаю: «Уступки неизбежны. Уличные бои продолжаются. Многие части перешли на сторону врага. Аликс».

В ночь на 28 февраля два специальных поезда – царский и для свиты – выехали из Могилева в Царское Село. Николай телеграфирует жене: «Выехали сегодня утром в пять часов. Постоянно мыслями с тобой. Погода превосходная. Ожидаем, что у тебя все хорошо. Многочисленные войска отозваны с фронта».

По мере того, как царский поезд приближался к Петрограду, новости становились все более угрожающими. Рассказывали, что Вел. кн. Кирилл вывел из казарм с развернутыми знаменами Гвардейский экипаж (многие матросы которого служили на борту яхты «Штандарт» и лично знали царскую семью) и – по-прежнему с царскими вензелями на погонах, но и с красным бантом на кителе – привел его к Таврическому дворцу присягать Думе. Как он – двоюродный брат царя, который должен был бы явить собою образец лояльности, – мог так поступить?[276] Теперь революционеры заняли подступы к столице. На рассвете один из офицеров объявил, что путь на Царское Село перерезан двумя ротами, вооруженными пушками и пулеметами. Разбуженный Воейковым, Николай облачился в домашний халат и решил ехать через Первопрестольную. «Москва останется мне верной», – думал он.

Но на маленькой станции Дно он узнает о том, что и московский люд охвачен пожаром революции. Тогда, следуя советам своего окружения, он решил искать убежища в Пскове, в ставке командующего Северным фронтом генерала Рузского: он думал, оттуда будет проще совладать с мятежным Петроградом. Государь был столь спокоен, что по временам окружавшие его люди задавали себе вопрос, имеет ли он хоть сколько-нибудь ясное представление о положении вещей. «Я не уставал любоваться им, – скажет после генерал Дубенский. – Мы три ночи не спали, а он (преспокойно) спал, ел и даже подолгу беседовал со своим ближайшим окружением. Он превосходно владел собою. На мой взгляд, это – психологическая проблема, которая лишила бы мужества самого Льва Толстого».

Наконец 1 марта, в 8 часов, после 40 часов, проведенных в пути, царь прибывает во Псков; генерал Рузский встречает его на платформе. Последние новости: Дума провозгласила, собственной властью, создание Временного правительства с князем Львовым во главе; Гучков занял в этом правительстве пост военного министра, Милюков – пост министра иностранных дел. Чтобы придать кабинету революционную окраску, в него ввели Керенского – пламенного оратора с экстремистскими идеями. Что касается частей, отозванных с фронта с целью водворения порядка, они одна за другой переходили на сторону восставших. Что касается Николая, то он, видя, как на его столе скапливаются телеграммы от Родзянко, Алексеева, Иванова, требующие самых ясных ответов, только вздохнул: «Сперва пойдемте обедать!»

В ночь с 1-го на 2-е марта Родзянко адресует генералу Рузскому еще серию депеш, заверяя, что ненависть к династии достигла в Петрограде угрожающих масштабов и во избежание худшего царь должен срочно отречься от престола. Ну, а государь, как и прежде, бесстрастный, удалился к себе в купе и молился перед иконами.

Между тем в Ставке в Могилеве генерал Михаил Алексеев, будучи в курсе сообщений, которые Родзянко направлял генералу Рузскому, разослал всем командующим русской армией циркуляр, призывавший их присоединить свой голос к его собственному и убедить императора сложить с себя корону. По его словам, это был единственный путь к спасению независимости страны и обеспечить защиту династии. Все генералы, за исключением Эверта, тут же ответили, что считают этот акт необходимым.

На следующее утро, 2 марта, когда царь сел завтракать, Рузский представил ему отчет о своем ночном обмене мнениями с Родзянко по вопросу об отречении государя от престола. Император прочитал документ, не выказав ни малейшего удивления. Возвратив бумаги генералу, он произнес: «У меня всегда было четкое впечатление, что я родился для несчастья и что все мои усилия, мои самые лучшие намерения, любовь, которую я испытываю к моей родине, – все это роковым образом обернется против меня».

… Во второй половине дня царю стали приносить телеграммы от командующих армиями, убеждавших его отречься. Это было что-то подобное coup de grace.[277] Когда политики убеждают его отречься, это еще понятно: все они любители половить рыбку в мутной воде. Но генералы, эти столпы монархии!.. У него не укладывалось в голове. Почва уходила у него из-под ног. Николай пробормотал: «Да будет так, но я не знаю, таково ли желание всей России». Изрекши это, он надолго замолчал, опустив голову. Свидетель этой драматической сцены генерал Данилов вспоминал: «Его Величество подошел к столу и несколько раз глянул в окно сквозь опущенные шторы. Его черты, в обычное время лишенные выражения, были вытянуты с одной стороны странным движением губ, которое я никогда не наблюдал у него ранее. В глубине души он, несомненно, боролся против такого болезненного решения… И вдруг император повернулся к нам резким движением и произнес твердым голосом: „Я решился. Я отрекаюсь от престола в пользу моего сына Алексея“. Произнеся эти слова, он перекрестился, и мы вслед за ним».