Анри Труайя - Николай II

В это время Родзянко адресует царю ультимативную телеграмму: «Ситуация ухудшается. Необходимо принять немедленные меры. Настал час, когда будут решаться судьбы страны и династии». Поздно: Николай издал указ, который сияющий Протопопов довел до сведения думцев: сессия Думы объявлялась распущенной. Однако в Думе было решено, что ввиду нарушения закона и порядка царский приказ должен игнорироваться. В это время двадцатитысячная толпа, достигнув Таврического дворца, ворвалась во двор и проникла внутрь здания. Но с какой целью? Чтобы защитить депутатов или чтобы истребить их? Как вспоминал депутат Шульгин, даже те думцы, которые годами боролись против самодержавия, почувствовали нечто страшное, угрожавшее всем. Этим «что-то» была «Улица». Ну, а собственные чувства Шульгин описывал так: «Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе». Другой депутат – горячий Александр Керенский – зажигал толпы: «Граждане солдаты, вам выпала великая честь обеспечить безопасность Государственной думы… Арестуйте министров! Берите почту, телеграф, телефон! Занимайте вокзалы и официальные учреждения!» Более уравновешенный Родзянко объявил толпе, что Дума соберется на заседание с целью замены старого режима новым правительством. Фактически Дума провела это заседание, не сходя с места, и был образован «Временный комитет» из двенадцати членов, каждый из которых принадлежал к «прогрессивному блоку». Комитет призван был делегировать председателя Родзянко к премьеру Голицыну и Великому князю Михаилу Александровичу для попытки сломить упрямство царя и добиться создания «министерства доверия». Кстати, Голицын уже подавал государю прошение об отставке, но тот отклонил его.

Одновременно с этим, не теряя времени, в другом зале Таврического дворца революционеры образовали первый Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов. В качестве председателя был избран меньшевик Чхеидзе, а его заместителями – Керенский и Скобелев. Следующим шагом было решение об издании газеты «Известия»; был брошен клич о свержении царизма и о созыве Учредительного собрания.

Так сформировалось двоевластие: власть Думы и власть Совета. Один лишь Керенский заседал в этих двух собраниях сразу. Совет на какое-то время признал легитимность Временного комитета. Но мятежные солдаты вынесли решение, согласно которому они отказывались повиноваться своим бывшим офицерам, признавая правомочными только приказы, изданные Советом. С самых первых собраний создавалось впечатление, что Дума оказалась под контролем солдатской массы.

Час от часу возрастали уличные беспорядки. Иные затерроризированные, но солидные люди вывешивали на своих окнах красные флаги. Реквизированные автомобили были набиты вооруженными мужчинами и горланящими женщинами; солдаты с винтовками на прицеле устроились в позах сфинксов на крыльях машин. Грузовики, частные «моторы», броневики носились по городу на полном газу, дребезжа всеми своими частями. Самозваные «поборники справедливости» арестовывали кого угодно по доносам соседей и прислуги. «Я видел одетых в лохмотьях людей, которые конвоировали подозреваемых в том, что те хотели пограбить в их домах, – писал Шамбрен. – Связанные веревкой и перенумерованные мелом, точно скоты, шли компактной группой городовые. Впереди них горделиво шествовал мальчишка пятнадцати лет, одетый во фригийский колпак и с саблей наголо. Их вели на убой – иначе и не подумаешь». Несколько дней спустя он записал так: «Толпа налетала на лавки, сжигала двуглавых орлов,[273] раздирала на части эмблемы деспотизма; офицеры срывали с эполет императорские вензеля, которыми они еще недавно так гордились; солдаты расхаживали с винтовками на ремне и цыгарками в зубах – ритуал отдания чести отменен, можно и повольготничать! Матросы шатались по проспектам вразвалочку… Аресты продолжались». Татьяна Боткина, дочь лейб-медика царской семьи, наблюдала из окна за тем, как пьяные солдаты вламываются в лавки и грабят их. «На улице творилось что-то невероятное: пьяные солдаты без ремней и расстегнутые, с винтовками и без, бегали взад и вперед и тащили все, что могли, из всех магазинов. Кто бежал с куском сукна, кто с сапогами, некоторые, уже и так совершенно пьяные, тащили бутылки вина и водки, другие все замотались пестрыми шелковыми лентами… По улицам гарцевали нижние чины конвоя Его Величества, надушенные, напомаженные, с красными бантами, все моментально забывшие то исключительное положение, которое они занимали при дворе, ту ласку и внимание, которое им оказывали Их Величества… Целые дни проводили мы у окон столовой, наблюдая за происходящим на улице. В нашем районе было немного спокойнее…» И все же: «… Всюду солдаты. Не те прежние солдаты, хорошо одетые, спокойные и веселые, а какие-то другие… растерзанные, без ремней, с красными возбужденными лицами, на которых читалось какое-то страшное выражение пьяного, зверского наслаждения».[274]

Перед лицом все усиливающейся волны, захлестнувшей улицы, Совет министров и Вел. кн. Михаил Александрович отправили в Ставку телеграмму в попытке убедить царя подписать указ об отставке всего кабинета министров и назначении в качестве главы правительства личности, а этой личностью мог быть князь Львов. Не прошло и получаса, как из Ставки пришел ответ: «Благодарю за заботу. Его Величество выезжает завтра и примет решение сам».

Тем не менее, несмотря на многочисленные телеграммы, приходящие из столицы, Николай отказывался верить, что ситуация так безнадежна. А ведь самые верные его сторонники многого не просили: всего лишь формирования кабинета, подотчетного парламенту. Если не брать в расчет тех, кто вышел на улицы, большинство населения страны в общем-то не были враждебны монархическому принципу. Почему бы не пойти навстречу этим добропорядочным гражданам да не уступить им в том немногом, что они просят? Упрямый Николай заявил Голицыну: «Что касается перемен в составе министерства, я считаю их неприемлемыми в нынешних обстоятельствах». И, отвергая веское политическое решение, он отдал предпочтение решению военному. Старый генерал Иванов был отправлен из Могилева в Петроград во главе батальона из 700 георгиевских кавалеров для наведения порядка. Но по пути отважные бойцы узнавали, что город уже находится в руках мятежников. Повсюду на их пути следования встречались революционные солдаты, беспрерывно шли заседания революционных комитетов. Революционная зараза коснулась и бойцов Иванова: многие из них сочувственно отнеслись к восставшим. Находились и такие, которые готовы были продолжать свой путь «наудачу», но им препятствовали железнодорожники. Сравним две точки зрения – описания события у Ольденбурга и Радзинского.