Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

Глава третья

Девятнадцатым томом «Ругон-Маккаров» Золя обязан Толстому, восемнадцатым — Бальзаку, а семнадцатым — Достоевскому. Обратившись к войне 1870 года и падению Наполеона III, он попытался сделать то, что сделал Толстой, отобразивший бедствия, причиненные России Наполеоном I. Золя не был ни священником, ни рабочим, ни алкоголиком, ни волокитой, ни крестьянином, ни шахтером, ни убийцей, ни финансистом, и это не помешало ему создать «Проступок аббата Муре», «Западню», «Нана», «Жерминаль», «Землю», «Человека-зверя» и «Деньги»; впрочем, Золя не был и солдатом. Для «Разгрома» ему приходится все начинать сызнова. Правда, у него есть одно преимущество, облегчающее задачу: его собственное отношение к войне, которое никогда не было восторженным. Он выразил это отношение еще двадцать лет тому назад в своей резкой статье в «Трибюн», опубликованной во время кампании по мобилизации, и в нескольких рассказах.

Ему хочется создать нечто совсем другое, чем Ватерлоо Гюго в «Отверженных» или Ватерлоо Стендаля в «Пармской обители». Он первым обратит внимание на психологическое восприятие войны:

«Я стирал рубаху, другие ребята варили суп… Представьте себе отвратительную дыру, настоящую воронку, а кругом леса; оттуда эти свиньи пруссаки и подползли так, что мы их даже не заметили… И вот, в семь часов, в наши котлы посыпались снаряды. Будь они прокляты! Мы не заставили себя ждать, схватили ружья и до одиннадцати часов — истинная правда! — думали, что здорово всыпали пруссакам… Надо вам сказать, нас не было и пяти тысяч, а эти сволочи все подходили да подходили. Я залег на бугре, за кустом, и видел, как они вылезают спереди, справа, слева, — ну, настоящий муравейник, куча черных муравьев, вот, кажется, больше их нет, а они ползут еще и еще. Об этом нельзя говорить, но мы все решили, что наши командиры — форменные олухи, раз они загнали нас в такое осиное гнездо, вдали от товарищей, дают нас перебить и не выручают… А наш генерал — бедняга Дуэ — не дурак и не трусишка, да на беду в него угодила пуля, и он бухнулся вверх тормашками. Больше никого и нет, хоть шаром покати! Ну, да ладно, мы еще держались. Но пруссаков слишком много, надо все-таки удирать. Сражаемся мы в уголку, обороняем вокзал; и такой грохот, что можно оглохнуть… А там, не знаю уж как, город, наверно, взяли; мы очутились на горе, кажется, по-ихнему Гейсберг, и укрепились в каком-то замке да столько перебили этих свиней!.. Они взлетали на воздух; любо-дорого было глядеть, как они падают рылом в землю… Что тут поделаешь? Приходили все новые да новые, десять человек на одного, и пушек видимо-невидимо! В таких делах смелость годится только на то, чтобы тебя убили»[144].

Золя в своих лучших романах шел по неторной дороге. Так было и с «Разгромом». Этот роман породил в мировой литературе целую серию романов, где вперемешку находятся «Огонь», «Деревянные кресты», «Воспитание под Верденом», «На Западном фронте без перемен», «Прощай, оружие», «В окопах Сталинграда» и т. д.

Но вернемся к «Разгрому». Наполеон III в ту пору, когда домогался власти, поставил своей целью вернуть Франции былое величие первой державы континента. Ему удалось убедить Францию в ее превосходстве над другими государствами. Но сам Наполеон III не слишком-то верил в это. Франция вступила в безрассудную войну с уверенностью, что она через шесть недель продефилирует по Унтер-ден-Линден. Поражение явилось ужасной травмой. На смену легкомысленному чувству превосходства, возникшему в последние годы существования Империи, придет чувство неполноценности, и страна будет стремиться любой ценой избавиться от этого чувства. Франция хочет забыть события недавнего прошлого. Хочет, чтобы поражение кануло в вечность. Она обожает своих генералов, думая при этом не о вчерашнем, а о завтрашнем дне. Она доверилась бы Мак-Магону или Буланже, если бы первый был умен, а второй — храбр. Она любит парады, она оплакивает отторгнутые провинции, аплодирует Деруледу. Армия — единственное средство, с помощью которого можно вернуть захваченные земли. И поэтому — горе тем, кто замахивается на армию, в особенности если этот человек прав! «Да здравствует армия!» — кричит Париж.

Золя, сугубо штатский человек, предчувствует опасность, которой подвергается страна к началу 90-х годов в связи с тем, что вновь начинают повторять ошибки Баденге. Этот рассудительный патриот считает, как он считал и в 1870 году, что в начале войны поражение столь же возможно, как и победа. (Первая безжалостная истина.) Золя приводит в ужас безумие толпы, которая вопит от восхищения при виде Буланже. В основе «Разгрома» будет лежать следующая идея: показать войну такой, какая она есть на самом деле. Именно в этом заключается главное достоинство романа. И не следует смешивать основную идею романа с тем, что позднее назовут «блеющим пацифизмом», с пацифизмом куплетов, который уже процветал в ту эпоху, когда была популярна песенка «Вино Марсала»: «Ах, будь ты проклята, война!» (на что сторонники войны отвечали: «Эта птичка летит из Франции»), Золя не был ни с теми, ни с другими. Блеющий пацифизм и его высказывания о войне с биологической точки зрения — вещи несовместимые.

«Война это сама жизнь. Ничто не существует в природе, ничто не рождается, не растет без борьбы. Чтобы мир существовал, нужно есть и быть съеденным. И лишь воинственные нации всегда процветали, нация умрет, если она разоружится. Война — это школа дисциплины, самопожертвования, храбрости, это натренированные мускулы, закаленные души, братство перед лицом опасности, здоровье и сила…»

Золя откровенно высказался о замысле «Разгрома»:

«Не следует больше ни скрывать, ни оправдывать наши поражения. Нужно их объяснять и относиться к ним как к ужасному уроку. Нация, пережившая подобную катастрофу, является бессмертной нацией, непобедимой в веках. Мне хотелось бы, чтобы от этих страшных страниц о Седане исходило стойкое доверие, чтобы они прозвучали как страстный призыв к возрождению Франции».

Таков гражданский патриотизм перед лицом уродливого военного патриотизма той эпохи.

В апреле 1891 года в арденнской прессе промелькнуло сообщение: «В пятницу, в четыре часа дня, в Вузье приехал вместе со своей женой г-н Эмиль Золя, следуя из Реймса в экипаже». 17 апреля он ночевал в Вузье, 18 — в Шене, 19 — в Седане. Он возвратится в Париж 26 апреля. Эту неделю он провел с большой для себя пользой: в Шене он встретился с доктором Мартеном, мэром и генеральным советником, в Седане — с промышленником Филиппото, мэром де Живонном, нотариусом Анри Ненненом, садовником Юбером. Золя перелистывает свои блокноты, в которых он записал рассказы очевидцев событий.