То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
– Как таракан? – удивился я.
– Вот что так. Таракан у них в голове елозит туды-суды.
– Что ты, Герасим! Какой таракан?
– Да вот и от этого таракана горя натерплются, беда. Потому что в голове у них таракан играет почем зря.
Я остановился и глядел на Герасима. А он смотрел в сторону серьезно и озабоченно.
– Какую ты еще сказку надумаешь, колдун?
– А это верно, сказка, – сказал Герасим. – Только пострашней белого слона будет. Ты знаешь, Ликсеич, что ко мне господа приезжают. Охотники, значит, общество охоты из Москвы. Бывает, сразу много приедет. То на рысей, на волков и на дичь разную, пскович я. Так вот, у меня стоят они в горнице. Ну и два, три дня гостят. Конечно, выпьют хорошо. Им отрада охота. Все люди они в достатке своем. Кто барин, а кто фабриканты-заводчики. Разные господа. И разговоры, бывало, прежде все про охоту. Кто что. Ну не без того, чтобы приврать. Охотнику нельзя без этого. Такие разные случаи, и верить невозможно. Ну так уж заведено, говори, всем весело. Смех. Радость.
А теперь не то. Всё другое пошло. Смеху нет ничего. Всурьез всё. И про охоту речи нет. А спорют вот, до упаду прямо. И друг дружке чуть кулаком в морду не лезут. Охота, видно, им народ в дело поставить. И жисть начисто переменить. Начальство всё послать на покой, а самим управлять. Только вот тут-то у них спор и выходит. Один – одно, другой – другое. И кажинный знает, как дело поставить. Один мужикам всю землю отдает, другой – лес. Третий кричит: «пропьют!», четвертый – «вино запретить!», а сам, заметь, тут же рюмку наливает и пьет.
А один такой серьезный, молчит, водицы у меня спросил. «Дай, – говорит, – Герасим, водицы. Я только воду пью. И ем хлеб один, черный. Как вы все в крестьянстве, стыдно, – говорит, – жрать ветчину, балык, разносолы разные. Пора понять, что равняться надо с народом». А я ему на это говорю: «Барин, а куда ж тады свиней мне деть? У меня три есть. И поросят много». А он мне: «Ты уж не крестьянин тогда, а буржуй». «Чего это? – думаю. – Как не крестьянин я? Пашу землю и веду крестьянство. Что такое “буржуй”?» Вижу, барин с тараканом.
А другой: «Что это у тебя?» – показывает на угол. «Иконы, – говорю, – барин». – «Бог?» – «Нет, – говорю, – барин. Икона это, а не Бог». – «А ты, – говорит, – дурак, кланяешься им, а ведь это доска. Богомаз на их намазал. Ты их купил и вот на корячках лоб бьешь. Чего тебе они дали? У тебя изба, пол кривой, щели. А у меня четыре дома в Москве, полы паркетные. А я в их не верю. В иконы эти». – «Барин, – говорю я, – это верно. Доска. Намазано на их, точно. Отец купил. Только одно, что на их намазано, это то, что оттуда глядят, купить нельзя. Не купишь. Ни деньгами, ничем». Ух рассерчал он. Ну они на меня, почитай, все: «Вот дурак! Да деньгами кого хочешь купишь!» «Что ты, – думаю я. – Таракан-то у них как играет. Нехорошо что-то». А они мне: «Мы народу служим! Народ в свободу произведем. Каждый что хошь делает. Только рекрутов в солдат более не давать. Вот что». «Э, – думаю, – таракан какой у них, беда». Так ведь кто бы говорил, а то ученый да фабрикант богатейший. Это что? На охоту не идут, всё спорют. Со станции весь буфет разобрали. Пили, спорили, вот ведь дело какое. И все друг дружке наперекор говорят.
А Павел Александрович, из военных он, глаза у него – как у рака, сердится. Им и говорит: «Всех вас на телеграфных столбах, что от Москвы до Питера идут, перевешать надо. Тогда бы воздух очистился». Удивление. А они все: «Ха-ха-ха-ха!» Смешно им, не серчают.
Вот и ты, Лисеич, смеешься. Да вот это-то самая страшная сказка и есть. Пойдем вниз, Ликсеич, – перебил себя Герасим. – Здесь место – отрада, Ключ-Свят. Пойдем. Вода хороша.
В овражке, у высоких ив, я увидел деревянный ветхий крест. Среди зеленых ветвей он синел на солнце. В колодце было видно дно, и такой прозрачности вода, что будто ее и не было. Как отрадно лежать в тени высоких ив! Клубятся белые облака над лесом, и на сухой траве лежат тени. Пахнет медом и травой.
Герасим развел тепленку, повесил котелок, готовит чай, вынул из ягдташа дары жизни – колбасу, пеклеванный хлеб, сахар.
«Как хорошо жить!» – подумал я.
Сидит Герасим, ест колбасу и пьет чай из блюдца. Его желтые глаза смеются.
– Чего ты смеешься, колдун?
– Да чудно́, Лисеич: сколько прошли, одного черныша добыли. А тебе хоть бы что. А другой скажет: то-сё, и дичи мало, и не туда его ведешь, ну, значит, виноват выходишь. Мало нашли, верно. А всё от разговору с тобой.
– Хорошо, – говорю, – у колодца здесь, чисто в раю.
– Ну вот, и я так считаю, – согласился Герасим. – Правда то. А скажи-ка другому, он тя дураком окрестит.
– Ну, что ж, Герасим, эти охотники-господа на охоту-то ходили?
– Нет, – ответил Герасим.
– Но ведь только, ты знаешь ли, они правду ищут.
– Кажинный человек до самой смерти правды ждет. Какой кто, а ждет. Да что ты, Лисеич! В эдаком месте, в отраде такой, про их вспомнил. Таракан у них в голове играет. Чудно слушать. Как это им охота начальством стать! Почет получить. Но всё сулят, обещают. Помню я, такой человек, вроде что барин, сказал мне однова: «Ты, – говорит, – Герасим, слушай. Я тебе секрет скажу. Всем обещай, кому что: кому – деньги, кому – утеху, всем говори, что вот какой он умный. А они все тебя любить зачнут. Обещай. Ничего не давай, обещай только, вот увидишь, как тебе кланяться будут». «Верно, – думаю, – есть правда в этом». Я нарочно и попытал. Говорю одному, Захару-угольщику, бедный мужик: «Я тебе, может, лошадь опосля куплю». Их, он рад! Другому: «Леску похлопочу, у лесника попрошу. Сарай поставишь, – говорю. – Житницу». Их, он и рад! Почет мне. На что хитер Мартьянов. Я ему: «Покажу делянку леса, наживешь охапку». Он и чаем меня, и водкой потчует. А я и делянки не знаю. Ха-ха! Верно барин говорил: обещай только. Все за тебя. Верят.
– А ты тоже, Герасим, веришь?
– Я-то? – засмеялся Герасим. – Нет. А будет всё же много от таракана господского. Дела эдакого много будет. Потому что нужда, нехватка. За эдаких цепляются. Сулят то и это. Люди
