Михаил Ходорковский - Тюрьма и воля
И они начали мне рассказывать. Рассказ их сводился к простейшей вещи, которая стала смыслом статьи: что они не имеют права продавать нефть на рынке, а обязаны продавать ее ЮКОСу по низкой цене, которую устанавливает ЮКОС, а уже ЮКОС продает ее по более высокой, рыночной цене и распоряжается разницей, как считает нужным, и обратно ничего не возвращается. Просто выкачивают из них деньги. Что и было сутью трансфертного ценообразования и было тогда уже большим скандалом, хотя все это делали, действительно.
Скандальным в этом было вот еще что. «Юганскнефтегаз» тогда еще не был целиком консолидирован, они еще воевали с Кеннетом Дартом (миноритарный акционер в ряде компаний, купленных Ходорковским. — НГ). Это вторая часть скандала — деньги выводились и шли мажоритарному акционеру в ущерб миноритариям. Плюс из-за кризиса не платили зарплату сотрудникам и рабочим. Все это мне рассказали, сказали, что нет даже радиосвязи с участками и это очень плохо с точки зрения техники безопасности, жаловались, что много заброшенных скважин. В общем, поговорили, выпили по 100 грамм и разошлись. И я уехал из города, который на меня произвел очень печальное впечатление. Цены на недвижимость там были значительно меньше, чем в Сургуте. И в магазинах стояли патиссоны в трехлитровых банках и были пустые полки. Я к тому времени таких магазинов давно не видел. А в Сургуте наоборот, все цвело и пахло, строилось и развивалось. И было абсолютное ощущение — я тебе рассказываю именно об ощущении, которое у меня тогда было, — что есть вот этот парень в джинсах «Мальборо», молодой олигарх, которого все, включая Financial Times, прославляют, и есть вот этот «генерал» нефтяной в Сургуте, который просто работает.
В общем, я сел писать, мне еще пытался мешать отвратительный парень с норвежской фамилией Эрикссон (Хьюго Эрикссон, глава департамента по международным связям ЮКОСа. — НГ), который, очевидно, еще и предатель, потому что потом, уже после разгрома ЮКОСа, я его встретил в «Роснефти», он перешел туда работать.
Пытаясь спасти ситуацию, Ходорковский в 1998 году берет личный кредит у Бориса Березовского. Если я правильно поняла, это была единственная финансовая помощь в кризис, которую он смог получить. Она нужна была для спасения ЮКОСа. Березовский мне это подтвердил. Сумма была внушительной — $200 млн. Еще внушительнее были условия возврата. Березовский рассказывал, что мнения его партнеров относительно процента, под который были даны эти деньги, разделились. Роман Абрамович требовал 80 % годовых, а Березовский и Бадри Патаркацишвили все же настояли на 50 %. Ходорковский говорит, что формально кредит был выдан под 80 % годовых, а реально под все 100 %. Он вернул всю сумму с процентами, сказал мне Березовский.
Аркадий Островский: Когда начался «наезд» на ЮКОС, Путин — меня просто ужас охватил — процитировал где-то эту мою статью. Вот, типа, даже Financial Times об этом пишет.
Второй раз я приехал, когда Ходорковского уже задержали, в 2003-м. Я приехал и написал статью, и мне до сих пор за нее стыдно. Не потому, что она была неправильная а потому, что ее просто нельзя было писать в тот момент. Я опять жил в Сургуте. Уже построили мост. Приехал в Юганск. Конечно, все это уже выглядело иначе: все работало, было отлажено, платили деньги. И были уже другие люди. Даже те, кто работал в пресс-центре: нормальные, человечные, правильные. И Сургут к тому моменту мне не казался таким уж прекрасным.
Я опять разговаривал с рабочими. Меня там уже всюду возили. И все равно его проклинали, только жалостливые женщины из того же магазина, в котором в 1998-м стояли только патиссоны, а теперь уже было полно продуктов, говорили: ну чего же его сажать-то, не надо было его сажать. А рабочие говорили, что денег он платит мало, зарплаты заниженные…
Не надо было писать в тот момент… Мое отношение к нему тогда было очень негативным. Он из них из всех (олигархов. — НГ) воспринимался как самый неприятный, циничный. Мы когда с ним встретились в первый раз (мне кажется, в 1998 году, еще до моей поездки), очень друг другу не понравились. Я видел перед собой циничного комсомольского функционера, гладко говорящего. И он казался неярким и скользким.
Когда его посадили, тогда, в 2003 году, никто еще не верил, что Ходорковский и его люди действительно изменились. Хотя они наняли иностранных консультантов, пытались изменить свой образ. Но никто не верил, включая финансистов. И на журналистском уровне мы не верили. И в чем моя большая ошибка, чего я тогда не понял, люди опытнее меня поняли уже к тому моменту; мне казалось, что вся эта «Открытая Россия», все эти компьютерные классы — все это полная фигня. У меня самого было какое-то абсолютно циничное отношение к этому. Я считал, что надо нормальную зарплату платить людям, а не вот этой ерундой заниматься. А это направление у Ходорковского уже вполне существовало и развивалось, а я не понял, что это серьезно.
Когда на ЮКОС «наехали» или уже арестовали, не помню, я позвонил своему редактору в Лондон, который чудный и порядочнейший человек, проработавший в России несколько лет, Джон Торнхилл, и сказал ему, что вот такая история с Ходорковским. Он подумал и так иронично сказал: «It couldn't have happened to a nicer man» (в смысле — поделом). Вот это ощущение «поделом» и некоторое злорадство — оно было в западной прессе, безусловно. Правда, очень быстро прошло — когда начали дербанить сам ЮКОС. Но арест Ходорковского не воспринимался мной лично и очень многими на Западе как поворотная точка. Я помню свою внутреннюю позицию тогда: меня не интересует, что сделал Ходорковский, меня интересует, какие дурные силы его арест высвободил в этой стране.
Я думаю сейчас, что Путин, будучи человеком конспиративного сознания, для которого Запад играет огромную роль (особенно тогда, в начале 2000-х), не мог не знать этого отношения к Ходорковскому, поэтому он и тряс той моей статьей. И он вполне мог не ожидать той реакции, которая последовала позднее, когда ситуация развернулась и стала резко против Путина. И это произошло довольно быстро, когда поняли, что это не про Ходорковского. Буквально через несколько месяцев.
Я даже не помню, в какой именно момент у меня все перевернулось по отношению к Ходорковскому. По отношению к власти перевернулось практически мгновенно, что не означало мгновенного изменения отношения к Ходорковскому. А я еще в Апатиты съездил, и вот там уже, кстати, встало все на свои места, там было понятно, что это хорошая компания, что он ее вытащил, что она работает, что сейчас ее будут раздраконивать, что там уже все по-другому.
