Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

Он никогда не задумывался, жива ли она еще, хотя и тогда она казалась ему старухой. Он просто ненавидел ее и ненависть давила его, как болезнь…

Действительную службу он отбывал на далеком Севере и по окончании остался там же – поступил на большую стройку шофером дальних рейсов. В отпуске он не был три года – накопил много свободных месяцев и довольно много денег.

Подумывал о том, чтобы поступить на заочный в Томский политехнический институт. Но раньше решил съездить домой, в Бийск.

Тетю Варю он застал уже на пенсии. Она сильно постарела, но была все такой же сдержанной и спокойной. В первый же вечер она усадила его за стол, села напротив и внимательно, даже придирчиво осмотрев его, заговорила:

– Оматерел ты, Юрий. Мужиком стал. Женился?

– Нет.

– Что собираешься с собой делать?

– Хочу попытаться на заочный в политехнический.

– Перезабыл, наверное, все.

– Нет. Занимался там. Попробую.

– Попробуй… Ну вот что, я хочу, чтобы ты, наконец, узнал, зачем я тогда, в пятьдесят шестом, ездила в Москву. Это ведь тебя вызывали, не меня. Да ты был еще слишком мал… Так я все узнала о Саше… об отце. Его сняли с работы и отправили на Крайний Север потому, что он отказался подписать заявление нескольких сотрудников газеты о главном редакторе. В этом заявлении они утверждали, что главный – бывший полицай, служил у немцев. Потом все выяснилось – это оказалось ложью, клеветой. Как раз отец и занялся выяснением истины. А пока он добывал документы и свидетельские показания, один из сотрудников редакции занялся так называемым исследованием литературной и общественной деятельности отца: на шестидесяти страницах на машинке, напечатанных через один интервал, этот сотрудник разобрал все отцовские статьи, даже те, что были напечатаны во фронтовой газете, его поведение, отношения с сотрудниками, его частную жизнь. Все эти страницы были полны передержек, вырванных из контекста цитат, сплетен. Мне дали прочитать. И выдали вот эту бумажку о полной реабилитации…

– Кто написал этот разбор? Мужчина? Женщина?

– Не знаю. Кажется, мужчина. Я фамилии не запомнила, только знаю, что кончается на «ович».

– На «ович»! Я узнаю, кто это! Я его найду! – сказал Юрий, поднимаясь.

– Я рассказала не для этого. Просто – ты должен знать…

Отложив все свои институтские планы, Юрий поехал в Москву. В газете, у старого сотрудника, он без труда выяснил, чья фамилия кончается на эти буквы…

…Из незанавешенного окна свет падал на влажную траву.

Он хорошо помнил – это было окно их комнаты.

На подоконнике горела любимая отцовская лампа под зеленым стеклянным абажуром.

Кто-то вошел в комнату, уселся у стола.

Он не сразу узнал ее – она сильно пополнела, стала как будто ниже ростом. Но это было ее лицо – тупой нос, безгубый рот; только стриженые волосы из пепельных стали серыми.

Он вошел в дом через незапертую кухню, по узкому коридору прошел мимо ее комнаты. Там горел свет. За неплотно прикрытыми дверями он увидел кровать, ночной столик, шкаф – все стояло на прежних местах.

«Значит, теперь она занимает весь дом», – мельком подумал Юрий и, не стучась, вошел в их бывшее жилище.

Не оборачиваясь, она сказала недовольно:

– Вы опять опоздали. Я же просила вас прийти пораньше, наладить изображение. Передача вот-вот начнется.

Он молчал.

– Что же вы?

Он не ответил.

Она обернулась и, видно, тот час его узнала, хотя перед нею был не мальчишка, а давно отслуживший службу солдат.

Она испуганно вскочила, подняла руки, словно защищая лицо от удара.

– Успокойтесь! – сказал он брезгливо. – Бить я вас не собираюсь. Сядьте.

Она послушно опустилась на стул, но страх не исчез с ее лица.

– Я сказал – успокойтесь! Мне только важно узнать, за что вы ненавидели моего отца?

– Вы сошли с ума!

Он подошел к столу, пристально взглянул в ее белесые глаза, беспокойно плававшие меж покрасневших век.

– Неправда! Это он меня ненавидел. А я… хотела его спасти! Я умоляла его подписать наше заявление о главном редакторе…Вы были мальчишкой тогда и ничего не знали… не понимали…

– А ваш донос вы тоже писали из желания его спасти?

– Это ложь, ложь!

Его охватило удушливое чувство гадливости. С трудом преодолев желание ударить ее, он стремительно выбежал из дома.

Мелкий кустарничек шелестел по листьям разросшихся у крыльца жасминных кустов.

Юрий сбежал на дорожку.

В конце ее, в длинной луже, колебался, извиваясь, фонарь.

А за ним, за кругом белого света, неплотно стояла темнота и манила его как что-то давно желанное, как освобождение…

ПЕРВЫЕ ЯБЛОКИ

На свадьбе дочери она не была – сильно простудилась, с месяц перемогалась, а за день угодила в больницу с двусторонним воспалением легких и выписалась уже зимой, да такая слабая и худущая, что ни о какой поездке и думать не могла.

Дочка жила по ее тогдашним представлениям на том конце света: от ее деревни надо было ехать до Луги часа полтора автобусом, из Луги до Ленинграда на поезде, оттуда опять на автобусе до Белозерска, да там – километра три пешком до поселка Озерки.

Все это подробно ей описал зять в своем письме и даже нарисовал карту с точными определениями: вокзал, номер автобуса, улица, где лучше всего сесть на автобус до Белозерска, проселок, лес – ну, словом, заблудиться было невозможно.

Письмо было любезное, приглашение «приехать, погостить, как только соберетесь с силами», как будто искреннее. Не понравилось только обращение:

«Уважаемая теща Анастасия Ивановна!»

Конечно, обращение «мама» или «мамаша» как будто бы и не к лицу ему – он человек уже солидный, всего на десять лет моложе нее, Анастасии Ивановны, но все-таки ей стало как-то не по себе от короткого и неласкового слова «теща». И подписался он больно официально: «Ваш зять Вятич, Виктор Степанович».

За время ее болезни дочка с мужем побывали у нее дважды – раз еще в больнице, второй, когда она уже выписалась и с трудом обживала свой нетопленый, неприбранный дом.

В больницу они принесли две бутылки вишневого сиропа. Ставя их на тумбочку у кровати, зять сказал солидно: «Пейте с водой. Витамины. Полезно. Вам надо сил набираться, а витамины для этого – первое дело».

А у нее дома, когда они попили чаю и отдохнули с дороги, зять вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшой, яркий, атласно блеснувший головной платок и словно купец, встряхнул его и развернул перед Анастасией Ивановной. Мелькнули лошади, впряженные в какие-то странные двухколесные повозки, кучера в ярчайших камзолах, башни, дома, непонятные надписи.

– Носите на здоровье, – сказал зять. – Французский. По случаю купил.