Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Когда Ольга была маленькой, Вэс четырежды приезжал в Принстон повидать дочь. Светлана его принимала, невзирая на то, что он фактически её ограбил и не выплачивал алиментов на содержание дочери – она почему-то их даже не требовала, хотя сделать это могла в любой момент, пока дочь не достигла 18-летнего возраста. Затем Вэс исчез на шесть лет и приехал повидаться с Ольгой, когда той исполнилось 10 лет. Отцовских чувств он не испытывал, и Ольга платила ему той же монетой – безразличием.
Утешение Светлана нашла в религии. Несмотря на то что в Москве она крестилась в русской православной церкви, а Ольгу из-за отсутствия в Аризоне русской церкви крестила в греческой православной, она легко переходила из одной христианской конфессии в другую, главным считая не церковные ритуалы, а веру в Спасителя. Ольгу она отдала в частную католическую школу Святого Сердца в Принстоне, а затем, когда подружилась с пастором епископальной церкви Всех Святых, расположенной неподалёку от дома, перешла в её лоно.
Ольга научилась в епископальной церкви гимнам, полюбила музыку и литургию, но странно: Светлана, выросшая на русской культуре и с детства увлекающаяся литературой, сознательно не обучала её русскому языку. Дети, родившиеся в семьях первой волны русской эмиграции, владели родным языком (этому способствовала вера в скорое падение большевистского режима и возвращение на Родину). Но и в семьях еврейской эмиграции 70–90-х годов сохранили разговорный русский язык. Случай со Светланой Аллилуевой уникален – она не научила дочь ни одному русскому слову. Её объяснение об эмигрантской раздвоенности души, от которой она хотела уберечь дочь, выше всякого понимания. Она не пожелала сохранить для дочери русский язык, создав ей множество проблем, когда в 1984 году сделала попытку вернуться на Родину.
Деревенские вечера одинокой женщины долгие. Она пристрастилась к джину с тоником и, когда Ольга засыпала, ежевечерне просиживала за стаканом, постепенно увеличивая дозу, пока вдруг не заметила, что не может остановиться и этим ничем не отличается от своего брата-алкоголика.
Врач, к которому она обратилась, утешил её: это не алкоголизм (алкоголики начинают день с выпивки), и постепенно она сумела себя переломить, подавила привычку просиживать за полночь с джином и тоником, проклиная несостоявшуюся личную жизнь, бывших мужей и любовников.
* * *
В 1975 году судьба подарила ей шанс воссоединиться с сыном, но она, забыв свой индийский опыт, им не воспользовалась.
Почти семь лет она не имела от него известий. Последнее письмо датировано было 1968 годом, хотя, переезжая на новое место, она всякий раз сообщала ему свои координаты и телефон. Опасаясь перехвата писем, она писала на адрес клиники, где он работал врачом. Ответа не было, и она не знала, получал ли он их. Однажды она сделала попытку позвонить домой (тогда прямого набора номера не было и связь устанавливали телефонистки). Они успели сказать друг другу: «Алло», – и их разъединили. Телефонистка в Москве сообщила американской коллеге, что «линия испорчена». Светлана понимала: линия прослушивается, сыну не дозволено с ней контактировать.
В начале 70-х годов началась еврейская эмиграция из СССР. В 1972–73 годах по израильским визам выехало за рубеж 31 903 и 34 733 человека (в подавляющем большинстве в Израиль). В 1974 году из СССР уехало менее 21 тысячи, полторы тысячи в Вене изменили маршрут и отправились в США. Обычно с отъезжающими передавались на Запад письма – они в таком случае доходили до адресата не перлюстрированными.
Иосиф Аллилуев, решив в июне 1975-го написать маме письмо, мог воспользоваться этим каналом, но он посчитал более надёжным способом передачу послания через американского корреспондента в Москве. Тот посчитал нужным переслать его в Госдепартамент. В Вашингтоне, ознакомившись с содержанием письма, встревожились и, не желая новых осложнений с Москвой, переслали его Кеннану, бывшему послу США в СССР, жившему в Принстоне и считавшемуся другом (или опекуном) Светланы. В августе Кеннан пригласил Светлану «на чай» и вручил ей письмо, которое она тут же прочла.
Ося сообщил, что разведён, жаловался на одиночество (Лена ушла и забрала сына) и просил гостевого вызова в США, намереваясь остаться. Светлана могла об этом только мечтать! Сын просился к ней! Это же повторение индийского сценария: уехать в гости и стать невозвращенцем.
Кеннан, когда она прочла письмо, объявил решение Госдепа: «Мы поможем ему приехать и повидать вас. Но вы должны дать нам слово, что он уедет обратно. Иначе будет скандал».
Как поступила «умная мать»? Тут же пообещала, что он вернётся, помня цену своим же словам и обязательствам, выданным некогда Косыгину, Сурову, Динешу Сингху, Каулю и уловки, к которым она прибегала, чтобы остаться в Индии? Нет, она заняла принципиальную позицию и гордо ответила: «В таком случае ему лучше сюда не приезжать», лишив себя свидания с сыном и отказав ему в возможности начать за океаном новую жизнь. Ведь со временем за Осей могла бы последовать Катя…
Неоднократно ей предоставлялся шанс выправить свою жизнь, и всякий раз она бездарно распоряжалась лотерейным билетом, оказывавшимся в её руках. Контакты с сыном прервались вплоть до её переезда в Англию, в Кембридж. А схитри она, дай слово, а потом «посетуй» на взрослого сына, которым она не распоряжается, на вновь возникшие обстоятельства, – господи, как только эмигранты ни изощрялись в придумках ради объединения семьи, но, увы, у Светланы на это ума не хватило. Пообещай, что сын вернётся в Москву – не было бы возвращения в СССР, второго бегства на Запад, конфликта с Ольгой и полного обнищания.
Накопив 30 тысяч долга на кредитных карточках (проценты по ним чудовищные, если займы вовремя не возвращать), Светлана приняла сумбурное решение: продать дом в Принстоне, выплатить накопившиеся долги, забрать Ольгу из дорогой частной школы и уехать в Калифорнию, где, как ей казалось, жить легко и дёшево. Она это сделала в 1976 году, после четырёх тихих лет в Принстоне, о которых так мечтала, не понимая, что любой переезд поглощает накопления и жить на одном месте проще и экономнее.
В Калифорнии она поселилась в Карлсбаде, купила маленький деревянный домик с садиком и бассейном, затем поддалась уговорам новых знакомых, убедивших её, что Карлсбад это дыра и надо переезжать в Ла-Хойю, где есть университет и бьёт
