Елена Кочемировская - 10 гениев литературы

Я прошу обратить внимание на следующие два отзыва обо мне в советской прессе.

Оба они исходят от непримиримых врагов моих произведений, и поэтому они очень ценны.

В 1925 году было написано: «Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета» (Л. Авербах, «Изв.», 20/IX-1925 г.).

А в 1929 году: «Талант его столь же очевиден, как и социальная реакционность его творчества» (Р. Пикель, «Изв.», 15/IX-1929 г.).

Я прошу принять во внимание, что невозможность писать для меня равносильна погребению заживо.

9

Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.

10

Я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу.

11

Если же и то, что я написал, неубедительно, и меня обрекут на пожизненное молчание в СССР, я прошу Советское Правительство дать мне работу по специальности и командировать меня в театр на работу в качестве штатного режиссера.

Я именно и точно и подчеркнуто прошу о категорическом приказе о командировании, потому что все мои попытки найти работу в той единственной области, где я могу быть полезен СССР как исключительно квалифицированный специалист, потерпели полное фиаско. Мое имя сделано настолько одиозным, что предложения работы с моей стороны встретили испуг, несмотря на то, что в Москве громадному количеству актеров и режиссеров, а с ними и директорам театров, отлично известно мое виртуозное знание сцены.

Я предлагаю СССР совершенно честного, без всякой тени вредительства, специалиста режиссера и автора, который берется добросовестно ставить любую пьесу, начиная с шекспировских пьес и вплоть до сегодняшнего дня.

Я прошу о назначении меня лаборантом-режиссером в 1-й Художественный Театр – в лучшую школу, возглавляемую мастерами К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко.

Если меня не назначат режиссером, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя – я прошусь на должность рабочего сцены.

Если же и это невозможно, я прошу Советское Правительство поступить со мной как оно найдет нужным, но как-нибудь поступить, потому что у меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, в данный момент, – нищета, улица и гибель.

Москва,

28 марта 1930 года»

В этом письме есть только одна неточность: Булгаков, к несчастью для советской литературы, не был единственным изгоем. В сходном положении оказался его близкий друг Евгений Замятин, вынужденный эмигрировать в результате жесточайшей травли, начавшейся в самом начале 1920-х годов, когда он написал роман «Мы». В очереди на опалу находились А. Ахматова, М. Зощенко, О. Мандельштам, Б. Пастернак, Л. Гумилев. Последние дни доживал В. Маяковский. В 1925 году покончил с собой Сергей Есенин.

18 апреля 1930 года, на другой день после похорон покончившего с собой Маяковского Сталин позвонил Булгакову. Разговор был краток:

Сталин. Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь. А, может быть, правда, вас пустить за границу? Что, мы вам очень надоели?

Булгаков. Я много думал в последние годы, может ли русский писатель жить без родины, и мне кажется, что не может…

Сталин. Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

Булгаков. Да, я хотел бы, но я говорил об этом, мне отказали.

Сталин. А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами…

Ободренный звонком, Булгаков только потом понял, что взамен взятой им назад просьбы об отъезде он не получил ничего, кроме зарплаты советского служащего. С заграничными паспортами так ничего и не вышло. Взамен Булгакову предложили ТРАМ – Театр рабочей молодежи. Не МХАТ, конечно, но привередничать не приходилось. Однако средств к существованию катастрофически не хватало, и Булгаков написал еще одно письмо, на этот раз лично Сталину:

«Генеральному секретарю ЦК ВКП(б).

Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!

Я не позволил бы себе беспокоить Вас письмом, если бы меня не заставила сделать это бедность.

Я прошу Вас, если это возможно, принять меня в первой половине мая.

Средств к спасению у меня не имеется.

Уважающий Вас Михаил Булгаков.

5. V.1930».

Встреча, разумеется не состоялась: Булгаков не был Пушкиным, а Сталин – Николаем I. Однако 10 мая Булгаков получил место ассистента режиссера во МХАТе. Через несколько месяцев театр поставил его пьесу о Мольере – «учителе многих поколений драматургов, комедианте на сцене, неудачнике, меланхолике и трагическом человеке в личной жизни».

Успех был оглушительный, занавес давали по двадцать с лишним раз. «Участь Миши ясна, он будет одинок и затравлен до конца своих дней», – поняли друзья. Спектакль сняли после седьмой постановки за «стремление автора бить нашу цензуру, наши порядки».

К столетию Гоголя Булгакову предложили сделать инсценировку «Мертвых душ». Завершив работу, Михаил Афанасьевич воскликнул: «Мне 41 год. Какой блистательный финал писательской работы! При том, что я знаю: «Мертвые души» инсценировать НЕЛЬЗЯ. Как же я взялся за это? Я не брался. Я ни за что не берусь уже давно – просто Судьба берет меня за горло». Он делал инсценировки «Войны и мира», «Дон Кихота», «Мадемуазель Мими», писал либретто для опер «Петр Великий» и «Черное море», прочую «поденщину».

Как-то просматривая репертуар театра, Сталин спросил Станиславского, куда делись из репертуара «Дни Турбиных». После этой беседы спектакль мгновенно восстановили! Вроде бы радость – возвращена «часть жизни» Булгакова, но угнетала неопределенность положения, другие спектакли не ставились.

В это время произошли изменения и в личной жизни писателя. Он встретил свою новую любовь. У него долго не хватало мужества расстаться с Любовью Белозерской, но: «Ты для меня всё, ты заменила весь земной шар», – говорил он уже Елене Сергеевне Шиловской, с которой познакомился в 1929 году. Считается, что именно Елена Сергеевна Шиловская-Нюренберг стала прототипом Маргариты. Однако на деле все несколько сложнее: до того как намазаться кремом Азазелло, Маргарита – это Люба, а после магической процедуры в ней проступают ведьминские черты Елены Сергеевны.

Елена Шиловская была женой крупного военачальника, Евгения Александровича Шиловского. Вспоминая о встрече с Булгаковым, она рассказывала, что ей «позвонили и, уговаривая меня прийти, сказали, что у них будет знаменитый Булгаков, – я мгновенно решила пойти. Уж очень мне нравился он, как писатель… Сидели мы рядом (Евгений Александрович был в командировке, и я была одна), у меня развязались какие-то завязочки на рукаве, я сказала, чтобы он завязал мне. И он потом уверял всегда, что я… смотрела ему в рот и ждала, что он еще скажет смешного. Почувствовав благодарного слушателя, он развернулся вовсю, и такое выдал, что все просто стонали. Выскакивал из-за стола, на рояле играл, пел, танцевал, словом, куражился вовсю. Глаза у него были ярко-голубые, но когда он расходился так, они сверкали, как бриллианты».