Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Стоит отметить, что мы вытаскивали велосипеды не только из домов, но и угоняли их от магазинов или из скверов, где они опрометчиво оставлялись без присмотра легкомысленными хозяевами. Короче говоря, отовсюду, где только можно было разжиться таким ценным добром на халяву по чьей-то глупости. В конце концов, мы оборзели настолько, что стали изымать «велики» у людей прямо на улице.
План был обычно такой: кто-то из нас подъезжал сбоку к домашнему пареньку и ударом ноги по колесу сбивал его на хрен с велосипеда. Тут к потерпевшему подскакивал Чудак (он до этого ехал у кого-то на багажнике) и начинал громко причитать: «Как же неловко ты упал, крендель! За дорогой вообще не следишь. Давай я тебе помогу велик поднять!». Макс и вправду поднимал чужой велосипед, но лишь для того, чтобы проворно вскочить на него и раствориться вдали. Больше велосипеда парень не видел – его собственность навсегда переходила в наши загребущие руки.
И удивительное дело – несмотря на все постыдные обстоятельства, связанные с незаконным приобретением этих самых велосипедов (каюсь, грешен!) должен вам признаться, друзья, что никогда в детстве я не чувствовал себя более счастливым, чем в тот пронзительный до дрожи момент, когда я катил, рассекая время и пространство на этом украденном «велике» навстречу своему прекрасному, как мне тогда представлялось, будущему! Где все самое лучшее было еще впереди (а не позади, как сегодня).
Так и осталось у меня до сих пор это лучезарное воспоминание в памяти: чисто вымытая теплым летним дождиком уютная московская улочка. Подгоняемый невероятной мальчишеской энергией, бьющей через край, я несусь на юрком велосипедике прямо по лужам, поднимая фонтаны разноцветных брызг в разные стороны! Солнце радостно слепит мне глаза, а идущие на встречу прохожие, весело хохоча (или это мне только так кажется?) разбегаются передо мной!
Я же стремительно качу куда-то без всякой цели, наперегонки с озорным проказником-ветром, ласково раздувающим мои волосы. И это кипение молодой, сногсшибательной бурлящей силы, которую я чувствую в себе, наполняет меня ощущением какого-то нереального, запредельного счастья!
Так что давно уже растворившееся в сумраке лет детство мое, ассоциируется у меня отнюдь не с мучениями и побоями, которых действительно было немало, а именно с этим сворованным (иначе заполучить его в интернате было невозможно) велосипедом, на котором я, расплескивая лужи, мчался к чему-то более хорошему и светлому, нежели мне изначально было уготовано…
Как вы уже наверняка поняли, иногда я самонадеянно пребываю в том самом, неоправданно благостном расположении духа, когда кажется, что тебе любое море по колено и ты, в самом деле, можешь заполучить все, что только не пожелаешь! К сожалению, это довольно опасное заблуждение, чаще всего опровергаемое самой жизнью и судьба не раз указывала мне мое место.
Сижу я, значитца, как-то после одной, довольно-таки удачной, нашей велосипедной вылазки в интернатской столовой и увлеченно поглощаю вполне себе заслуженный обед. Вдруг слышу у себя над головой неожиданно резкий и донельзя противный голос: «Это он?!». Поднимаю глаза (батюшки мои!) – передо мной стоит какой-то мудак, тычет в меня своим сраным пальцем и орет, как потерпевший: «Да, товарищ милиционер, я узнал его! Это тот самый парень, который отнял у меня велосипед! Но он был не один – их было трое!».
У меня от таких слов даже ложка во рту застряла. «Твою мать, – думаю я, – вот принесла нелегкая дебила!». «Вставай, поедешь с нами!» – цедит мне сквозь зубы присутствующий тут же мент, и я, не докончив свою трапезу, на глазах у сочувствующих мне одноклассников, нехотя плетусь к милицейской машине, заботливо ожидающей меня у ворот. Конечно, это не самая радостная вещь, которая могла бы со мной случиться, но жизнь такая каверзная штука. Сегодня все идет тебе в руки, а завтра – валится на хрен из рук…
Пока мы едем до отделения, я лихорадочно соображаю, как бы мне теперь отбрехаться от обвинений? Ментам, конечно, в интуиции не откажешь – знают, где искать правонарушителей. Если кто-то кое-где у нас порой, честно жить не хочет – сразу идут в интернат! Как говорится, кто не сделает беду, валят все на сироту… На этом, кстати, и нужно стоять! Дескать, парень ваш явно не в себе, обознался с перепугу, а вы и рады скрутить невиновного человека! Я этого долбоеба вообще первый раз вижу, наговаривает он на меня – не хорошо это! Только бы ребята успели попрятать «велики». Без конкретных улик менты ничего доказать не смогут.
Трудно вам передать, как расстроило меня это задержание. Еще совсем недавно ты вольготно гулял себе по улице, насвистывая от полноты переполняющих тебя чувств какую-то незатейливую веселую мелодию, и вот уже трясешься на ухабах в милицейском бобике по дороге в участок, где тебя, скорее всего, будут не по-детски так долбить и всячески колоть на чистосердечное признание…
Ну, допустим, к зуботычинам и всякого рода затрещинам я привычный – мы их каждый день от старших получаем. Уверен, что ничего нового мне здесь менты не покажут. Чем они могут удивить человека, которого и так постоянно дубасят? С нашими придурочными старшаками в этом плане вообще мало кто сможет сравниться. Так что здесь я спокоен – буду молчать, как партизан на допросе! Не убьют же они меня, в самом деле? Но неожиданное ограничение свободы действует на меня угнетающе.
Мои друзья после обеда, как всегда, отправятся играть в футбол, а ты сиди теперь один, как перст и думай, как бы тебе безболезненнее пережить эту досадную неприятность? Интересно, а вот когда какого-нибудь совсем уж матерого (не чета мне) преступника ловят и потом кидают за решетку – что он думает, понимая, что может быть несколько лет уже не выйдет на свободу?..
Тем временем, мы доезжаем до отделения милиции и меня, в преддверии ответственного разговора со следователем, бросают в маленькую одиночную камеру, дабы я окончательно проникся всей важностью наступившего момента. Она фактически ничем не отличается от нашего детдомовского карцера, ну разве только тем, что здесь имеется зарешеченное окно, через которое в камеру проникает хоть какой-то свет. Наш карцер такого преимущества лишен.
Спустя еще пару часов меня поднимают наверх к следаку и велят сесть на прикрученный к полу стул. «Блин, зачем они
