Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

«Я рассказываю тебе это, моя великодушная Жанна, так как сейчас думаю о вас, думаю, что где-то во Франции, в затерянном местечке живут три существа, которые дороги мне, и, хотя они остаются в тени, тем не менее они разделяют мою славу (он говорит об этом так естественно просто). Я хочу, чтобы ты и мои милые крошки поделили ее со мной. Настанет день, когда для всех они будут моими детьми… Я хочу, чтобы они носили имя своего отца!»

В «Докторе Паскале» можно обнаружить поразительную ошибку, допущенную романистом-экспериментатором. Речь идет о самосгорании родоначальника династии. Вот что сказано в тексте:

«…сквозь дыру в сукне, ставшую величиной с пятифранковую монету, виднелась обнаженная красная ляжка и маленький голубой огонек.

Сначала Фелисите решила, что загорелось белье, кальсоны, рубаха. Но сомнений быть не могло — она ясно видела голое тело и над ним голубоватое пламя, легкий, танцующий огонек, подобно тому, который скользит по поверхности чаши с горящим пуншем»[137].

На следующий день от старика остались лишь его трубка, пепел и клейкая копоть на стенах.

Эта невероятная в действительности смерть сильно рассмешила современников, которые упустили из виду, что ошибка Золя имела психологическое значение. Гастон Башелар, психоаналитик и выдающийся толкователь мифов, считает, что эта ошибка прежде всего характерна для мышления человека, стремившегося к научному познанию, но так и оставшегося на подступах к нему. «Экспериментатор» Золя раскрываете целиком и полностью благодаря этому краткому замечанию. Затем, используя этот апофеоз огненной смерти, эссеист доказывает, что Золя был предшественником сюрреалистов и фрейдистов, на что всегда обращалось недостаточное внимание.

В воображении Золя, который считал, что романист должен использовать лишь реальные факты на основе общеизвестных истин, россказней, легенд (независимо от морализирующего антиалкоголизма «Западни», в силу которого он верил), родилась эта поэма безумия, где за наивным образом явственно проступает плохо усвоенная научная идея.

«Доктор Паскаль» посвящен памяти матери и г-же Золя, но в экземпляре романа, отпечатанном на японской бумаге и подаренном Жанне, автор вырвал страницу с посвящением и сделал следующую надпись:

«Моей горячо любимой Жанне, моей Клотильде, которая принесла мне в дар царственное великолепие своей молодости и вернула мне мои тридцать лет…»

Вся его жизнь воплотилась в этом «тройном» посвящении. Весь Золя с его любовью и страданиями, о котором Дениза скажет впоследствии:

«Я так любила отца, который посвящал нам часы своего досуга, и я любила бы его еще сильнее, если бы знала о его тайных мучениях!»

Нам немногое известно о вашей любви, господин Золя.

Глава вторая

Завершение работы над «Ругон-Маккарами» совпало с духовным преображением романиста. Любовь Золя изменила окончание эпопеи, так же как в свое время война изменила ее начало. Жанна оказала столь же сильное воздействие на окончание «Ругонов», как и поражение в войне 1870–1871 годов, воспоминание о котором побуждает романиста создать «Разгром». Седан дал возможность Золя исторически завершить историю одной семьи, а смотрительница белья в Медане дала возможность завершить ее в общечеловеческом плане романом «Доктор Паскаль», в котором отображено стремление к счастью. Это, впрочем, вполне соответствовало архитектонике всей эпопеи. Он начал «Ругон-Маккаров» с описания любви Мьетты и Сильвера, в которой отразилась его собственная любовь к «розовой шляпке», и заканчивает эпопею изображением любви Паскаля и Клотильды, в образах которых — он сам и Жанна. Поток ликующего оптимизма заливает последние страницы «Ругон-Маккаров».

15 апреля 1889 года Золя является с опозданием на репетицию своей пьесы «Мадлена», на основе которой он в свое время написал роман «Мадлена Фера». Волосы его в беспорядке, пенсне криво держится на носу. Цвет лица — более свежий, чем обычно. Он опускается в красное кресло Антуана[138] и говорит руководителю Свободного театра:

— Ну и денек! Я только что совершил поездку на паровозе из Парижа в Мант и обратно! Это мне нужно для моей книжки. От непрерывной тряски у меня буквально отнялись ноги!

— Что это за книжка? — спрашивает молодой Антуан, угрюмый и в то же время почтительный.

— Роман о железной дороге. Я думаю о нем с тех пор, как поселился в Медане. Но мне нужно, чтобы поезд потерпел крушение. В Компании Западной железной дороги, наверное, стали бы клясться, что этого у них не бывает! Словом, эта катастрофа в моих руках! Потрясающая катастрофа, мой дорогой.

Антуан смотрит на него с восхищением. Поистине, писатель переживает вторую молодость. Золя вспоминает о поездке, которую он совершил с Жанной в марте. Они осмотрели вокзал в Гавре. Позавтракали в пустом зале ресторана «Гранд-Отель». Затем побывали в порту, сели на пароход, направляющийся в Трувиль, и эта необычная по времени года поездка произвела на молодую женщину неизгладимое впечатление. Вполне возможно, что именно тогда Жанна, столь юная, столь робкая, столь счастливая, сообщила ему, что у нее будет ребенок…

Золя был преисполнен внутреннего ликования; оно смело прочь угрызения совести, заставило забыть о новых или старых честолюбивых мечтах, которыми он был охвачен и которые до появления Жанны занимали место, отведенное для любви: о Французской академии, ордене Почетного легиона и даже об успехе в театре, которого он тщетно добивался на протяжении двадцати лет. Он был убежден, что у него будет все. Тот самый ненасытный голод, который заставлял его неистово работать, пробудил в нем безумную жажду жизни.

А сейчас в театре он целиком во власти одного замысла: это роман о железной дороге. В разговоре с Антуаном он все время возвращается к своей «книжке» и энергично жестикулирует:

— Антуан, эта катастрофа должна произойти у меня между Малонэ и Барантеном, при выходе из туннеля. Вы знаете линию Париж — Гавр? О, простите! Вы правы. Повторим, повторим…