Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
После этого в Военном министерстве началась подготовка к проведению испытаний нового детища Нобеля, и весной 1889 года они были проведены. Проведены, кстати, под руководством создателя бездымного пороха на основе целлюлозы Поля Вьеля. Результат оказался двойственным: с одной стороны, баллистит показался более мощным, чем порох Вьеля, но с другой – по мнению экспертов Военного министерства Франции, приводил к слишком сильному износу ружей. Однако однозначного отказа Нобелю не дали, решив попробовать использовать баллистит в артиллерии.
Отсюда становится понятно, почему Альфред Нобель и помыслить не мог о том, что находится под слежкой полиции, да еще и по подозрению в намерении украсть важнейший государственный секрет и продать его врагам Франции. Но в марте 1889 года он начал что-то такое подозревать, о чем и написал в Великобританию профессору Фредрику Абелю. Судя по всему, Альфред стал в данном случае жертвой обычной межведомственной борьбы, вечной игры карьерных интересов, в которой каждая из сторон, во что бы то ни стало, хочет «утереть нос» другой на том участке поля, где их интересы пересекаются, – а в вопросе наблюдения и взаимоотношений с иностранцами пересекались одновременно интересы МИД, Министерства внутренних дел и Военного министерства Франции.
Однако пока в Париже над его головой только-только начинали сгущаться тучи, в Лондоне грянул гром. В начале мая Альфред совершенно случайно узнал, что профессор Абель недавно посетил Париж, но почему-то не поставил его в известность о своем приезде. Еще через несколько дней он получил письмо от своего юриста в Лондоне с сообщением о том, что профессора Абель и Дьюар подали заявку на получение британского патента на… усовершенствованный вариант баллистита. Если называть вещи своими именами, речь шла о самом настоящем плагиате, замаскированном под усовершенствование. И Альфреду по большому счету оставалось в данной ситуации пенять только на самого себя. Слишком уж ему льстило то внимание, которое проявляли к его работе столь маститые ученые; слишком большие надежды он возлагал на то, что с их помощью станет главным поставщиком пороха для британского рынка; слишком уж он им доверился, положившись на их порядочность и допустив к своим секретам.
Но верить в то, что два столь уважаемых джентльмена способны на подобную низость, Альфреду не хотелось. Он попытался убедить себя, что произошло какое-то недоразумение, и для прояснения ситуации отправил господам профессорам письмо, вначале которого напомнил, что действовал по отношению к ним (и британской комиссии по взрывчатым веществам, в которую они оба входили) совершенно открыто и рассчитывал на такое же отношение со стороны друзей и партнеров. Если бы они уведомили его о своих планах подать заявку, он объяснил бы им, как это недальновидно – патентовать мелкие улучшения, выдавая при этом большую коммерческую тайну. Заключил он деловую часть письма тем, что потребовал предоставить ему копию заявки, а затем начал расспрашивать профессоров о здоровье и по обыкновению пожаловался на собственное плохое самочувствие. Последнее, видимо, было, как всегда, правдой. Но дело было не только в физическом здоровье, но и в том нарастающем ощущении пустоты, отчаяния и бессмысленности собственного существования, которое все больше нарастало в его душе. Поэтому в письме тем, кого он все еще считает друзьями, Альфред пишет о том, что хотел бы перебраться на какой-нибудь пустынный остров, на котором «никогда более не услышит слова «взрыв»…».
Письмо было отослано в начале апреля, когда в Париже состоялось открытие Эйфелевой башни, а затем и Всемирной выставки, на которой были представлены последние достижения науки и техники. Среди тридцати миллионов ее посетителей был и Альфред Нобель, внимание которого среди прочего привлек созданный Томасом Алвой Эдисоном фонограф. Впоследствии Нобель предложит идею по его улучшению с целью добиться большей чистоты звука, но это его «рационализаторское предложение», как и многие другие, останется только на бумаге.
В июле в газетах одно за другим появились сообщения о том, что Германия и Россия – две страны, которые на тот момент Франция считала врагами, – намерены взять на вооружение бездымный порох Альфреда Нобеля. Эти заметки, разумеется, не могли пройти мимо внимания комиссара Морена, не преминувшего отправить соответствующие газетные вырезки начальнику тайной полиции, сопроводив их следующей запиской: «Если эта информация точна, исчезают все сомнения в том, что новый порох, которым вооружились немцы, разрабатывал, производил и испытывал в Севран-Ливри, в двух шагах от нашего государственного завода, шведский химик Нобель при содействии французского химика Ференбаха».
На самом деле никто пока ничего не собирался брать на вооружение – речь шла лишь о том, что и Россия и Германия проявляли интерес к новому изобретению Нобеля, просили прислать им опытные образцы, и не более того. Однако для тайной полиции Франции тесных контактов с военной индустрией двух враждебных стран было уже более чем достаточно. Ну, а когда в начале августа 1889 года Альфред Нобель подписал с ближайшей союзницей Германии Италией свой первый контракт на продажу баллистита, произошел самый настоящий взрыв.
Во французской прессе началась самая оголтелая, какая только была на тот момент возможна, травля. Но не самого Нобеля, а международного динамитного треста, во главе которого де-факто стоял Поль Барб. Так что именно ему и предстояло писать опровержения. «Правление Société Centrale de Dynamite сожалеет о том, что некоторые газеты, не проверив факты, восприняли и распространили отвратительные обвинения в отношении компании, связанные с бездымным порохом. Истина состоит в том, что Société Centrale de Dynamite не владеет патентом Нобеля на бездымный порох, что компания не участвует и никогда не участвовала в переговорах с каким бы то ни было правительством по поводу продажи вышеназванного пороха», – говорилось в одном из таких опровержений Барба.
Стоит заметить, что он писал на этот раз чистую правду, что с ним случалось нечасто.
* * *
К шквальным нападкам на Альфреда в прессе прибавился новый разлад с Софи Гесс – после недолгого потепления в их отношениях. Очень скоро Софи надоело ее новое жилье, и она стала требовать себе другое – чуть ли не дворца, на глазах превращаясь в старуху из «Сказки о золотой рыбке», которая больше не хочет быть столбовой дворянкой, а хочет быть вольною царицей. «Как будет выглядеть такое несамостоятельное, бездарное, лишь поверхностно воспитанное существо на фоне дворца?.. Маленьким птичкам место в маленьких клетках…. Поверь мне, если ты не можешь быть счастлива в простых условиях, тебе это не удастся и в роскошных хоромах», – писал Альфред, чувствуя, что зарвавшаяся «детка» все больше и больше его раздражает.
Это раздражение проявилось в том, что в его письмах Софи все чаще
