Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Из этого Вам должно быть ясно, что нет никакой “любимой молодой женщины” – я цитирую дословно, – и в этом смысле у меня нет лекарства от своей ненормальной нервозности или от грустных мыслей…»
Как видим, назвать вещи своими именами, написать напрямую, что в Вене у него живет содержанка, для которой он купил дом, Альфред не решился, понимая, как пошло это будет выглядеть. В тот же день, кстати, он отправил письмо и «милой крошке Софи», в котором просил не пенять на него за то, что послал ей всего пару слов. В другом письме он убеждал Софи «не упоминать лишний раз его имени», а затем, повторяя вновь и вновь эту просьбу, объяснил, что это «может сделать его пребывание в Вене невозможным». Словом, связь с Софи все больше тяготила «динамитного короля» и, по его мнению, все больше его компрометировала, вынуждая избегать поездок в Вену.
Вместе с тем, судя по роману «Сестры», над которым он пытался работать, видимо, до 1889 года, 55-летний Альфред Нобель ни в коем случае не чувствовал упадок мужских сил. Скорее наоборот: его довольно часто навещали сексуальные фантазии, что проявилось в эротических снах его героинь, в которых они изменяли своим мужьям. В одном из эпизодов романа муж просыпается посреди ночи оттого, что жена проговорилась во сне о своих фантазиях, и дальше между ними происходит следующий разговор:
«– Расскажи мне, до чего у тебя дошло с Адонисом.
– Так же далеко, как мы только что зашли с тобой, – ответила она и спрятала лицо у него на груди.
– Ты сопротивлялась?
Поцелуй в ответ».
Эта проза была столь же слабой, как и его стихи, и, видимо, Альфред и сам это понял, прекратив писать роман после 83-й страницы текста. В то же время из дошедшего до нас черновика романа, во-первых, ясно видно, что по замыслу это было довольно смелое для своего времени произведение, а во-вторых, судя по всему, фантазии «сестер» отражали фантазии самого Альфреда о близости с замужней женщиной. Причем не исключено, что в роли этой женщины выступала Берта фон Зуттнер, переписка с которой становилась все более и более интенсивной.
* * *
В то же самое время у Альфреда крайне ухудшились отношения с племянником Эммануилом, взявшим в свои руки управление компанией «Бранобель». Российские банкиры крайне настороженно встретили перемены в руководстве «Бранобеля», а затем дело дошло и до открытого заявления, что Эммануил для них – «темная лошадка» и для защиты своих ссуд они требуют заложить также акции компании, принадлежащие второму по величине акционеру, Альфреду Нобелю.
Реакция Альфреда была ожидаемой и не замедлила последовать. «Не понимаю, по каким причинам я должен запереть свои акции в интересах компании, принесшей мне лишь колоссальные убытки…. Но уже сейчас могу сказать, что ни при каких условиях я в своих трансакциях с компанией не намерен возвращаться к области дел сентиментальных, которые до сей поры принесли мне лишь ссоры, огорчения и потери», – в ярости писал он Эммануилу. Одновременно он требовал, чтобы все их деловые отношения отныне оформлялись сугубо официально, а не на основе устных договоренностей, как это было раньше. «Слово весит много и больше, чем закон, между тем все мы смертны, а в таких серьезных вопросах нельзя полагаться на то, что тоньше паутины», – мотивировал Альфред это свое новое требование.
Но у Эммануила просто не было никакого иного выхода, как продолжать настаивать, умолять, уговаривать дядюшку, что акции будут заморожены в качестве залога только до осени. «В том же самом мне клялись, когда я перевел компании 1,6 млн рублей, кажется в 1882 году, и которых я до сих пор не получил обратно», – с сарказмом ответил Альфред, добавив, что никогда не верил в успех нефтяной компании, не очень удивлен тем, что ее дела идут отнюдь не блестяще, и вкладывал в нее деньги исключительно из желания спасти брата от краха. Наконец, он, как обычно, смягчился и заявил, что готов заложить акции при условии, что они будут возвращены ему до Нового года. «Ты снял с моих плеч огромную гору», – написал ему в ответ на это Эммануил.
В тот момент, когда шла вся эта переписка, финансовые дела у Нобеля на самом деле шли просто блестяще, и акции «Бранобеля» были для него лишь делом принципа, а не финансового выживания. Но в эти же самые дни Поль Барб, получив, как и многие другие депутаты Национального собрания Франции взятку за поддержку закона об эмиссии акций Панамской компании, решил, что на облигациях компании можно будет хорошо заработать, и 17 июля 1888 года снял со счета динамитной компании 550 тысяч франков и тут же внес ее на счет компании, строящей канал в далекой Панаме.
Нобель абсолютно ничего об этом не знал и, будучи уверен, что с деньгами у него полный порядок, одновременно с хлопотами по покупке дома для «крошки Софи» обратился в мэрию Парижа с просьбой о расширении его особняка за счет пустующего участка между его и соседним домом, с тем чтобы он мог значительно увеличить свой зимний сад и построить галерею, которая представляла бы собой экзотический лес с кокосовыми пальмами, папоротником, бамбуком и прочими диковинными для парижан растениями.
Работы по расширению особняка начались в августе, и на время их проведения Альфред переехал в Севран. Одновременно он продолжал активно продвигать созданный им баллистит, получив патенты на него в Бельгии, Италии, а в октябре и в Англии.
За всеми этими хлопотами незаметно приблизилось Рождество, которое всегда было связано с немалыми расходами на подарки Софи, а также множеству друзей, родственников и знакомых – как в Париже, так и в России, Австрии, Германии, словом, практически по всему миру. Судя по письмам, Андриетта ожидала, что младший сын навестит ее на Рождество, так как его приезд в Стокгольм в сентябре на ее 85-летие был очень кратким. Однако Альфред, все хуже переносивший морозы, испытывая чувство вины перед матерью, все же решил отказаться от поездки и, чтобы немного успокоить совесть, послал ей крупную сумму на подарки друзьям и прислуге, а также браслет с двумя собственными миниатюрными портретами.
Этот подарок привел Андриетту в восторг. «Самая трогательная мысль, какую только можно себе представить, достойная моего дорогого Альфреда. Молодость и зрелость одинаково прекрасны, никаких примет старости не вижу ни в портрете, ни в оригинале, и разглядывать эти любимые черты станет моим каждодневным удовольствием, согреет мое стареющее сердце, напоминая мне о счастье иметь тебя, мой младшенький и бесценный сыночек, которые принес своей матери так много добра и счастья в жизни. Спасибо, спасибо тебе, мой любимый, за всю эту радость. Такой сын – гордость матери», – написала
