Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
На похороны Людвига он тогда так и не успел, перепутав их дату. Поняв это, он повернул с полдороги, телеграфировав племяннику Эммануилу просьбу положить на гроб Людвига «венок большого размера». Кстати, Роберт тоже не прибыл на похороны брата, объяснив это тем, что после получения известия о его смерти у него начался истерический припадок и врачи категорически запретили ему куда-либо ехать.
* * *
Больше всего Альфреда в ту весну и лето занимали отношения с Софи Гесс и ее семейством. Он все еще не мог решить, разорвать ли с этой женщиной отношения окончательно, или закрыть глаза на ее поведение и продолжать пользоваться ее «деликатными услугами», уже не скрывая их истинный характер игрой в какие-то «чувства». Но чувства у него все еще оставались, и это доказывает тот факт, что Альфред, во-первых, нанял частного детектива, чтобы тот следил за Софи и докладывал бы ему как о ее поведении, так и о тех слухах, которые распространяются вокруг его имени, а во-вторых, продолжал слать Софи письмо за письмом, многие из которых носили исповедальный характер.
Кроме того, после того как он сменил гнев на милость и, оставив в силе свое решение о том, что Софи должна покинуть дом в Бад-Ишле и вообще этот город, пообещал оплатить ей аренду квартиры в Вене, причем в самом центре. Однако когда Софи, ее брат и отец представили ему различные варианты такой аренды, все они показались Альфреду непомерно дорогими, и у него появилось ощущение, что семейка Гесс снова пытается водить его за нос. В июле 1888 года, отправившись в инспекторскую поездку на свой завод в Пресбурге, он, завершив дела, поехал в расположенную совсем неподалеку Вену. Очень быстро выяснилось, что в городе немало прекрасных квартир по ценам куда меньшим, чем те, которые называли ему Гессы.
Именно там, в страдающей от июльской жары Вене, в роскошном номере отеля, полностью соответствующего своему названию «Империал», у него и произошел первый приступ стенокардии. Сам Альфред в письме Софи рассказывал, что, проснувшись среди ночи, понял, что ужасно себя чувствует, и одновременно в страхе обнаружил, что у него нет сил не только встать и добраться до двери, но и позвонить в звонок, чтобы вызвать прислугу. В этот момент, мучаясь от собственного бессилия и страха о том, что, возможно, ему пришло время последовать за Людвигом, он, по его словам, ясно осознал «какое несчастье не иметь рядом ни одного человека, который доброй рукой может закрыть тебе глаза и прошептать тебе на ухо нежное, правдивое слово утешения».
«Такого человека я должен себе найти, и если этого нельзя достичь иным способом, то я переберусь в Стокгольм к своей матери», – добавляет он в письме к Софи. Самое любопытное, что, лежа, как он думал, на смертном одре, Альфред решил, что, какой бы ветреной ни была Софи, именно с ней он не раз испытывал в последние десять лет минуты и часы подлинного мужского счастья, именно она дарила ему время от времени пусть и призрачное, но ощущение того, что у него тоже есть семейный очаг, и потому будет правильным, если он не снимет для нее апартаменты, а купит ей квартиру или даже дом.
Как и следовало ожидать, после того, как он сообщил Софи о своем неожиданном решении, она стала демонстрировать в письмах гораздло большую любовь и нежность, и отношения между ними вновь заметно потеплели. Осенью того же года Альфред решил забыть о том, что в Бад-Ишле все держат его за рогоносца, и приехал на несколько дней навестить Софи, чтобы, помимо прочего, предложить ей несколько вариантов покупки дома. Позднее в письмах он отмечал, что во время его нахождения в Бад-Ишле Софи «почти все время была добра», улучшила свой французский и вообще изменилась к лучшему. «Малышка станет настоящей жемчужиной, когда в ней проглянет разум и исчезнут капризы. Благословляю это почти невозможное и невероятное развитие событий», – писал Альфред Софи, приветствуя эти перемены.
В конце концов из предложенных ей вариантов Софи остановила свой выбор на большом доме на северной окраине Вены, прислав договор о покупке вместе с планом перестройки и ремонта дома Альфреду в Париж. Когда в октябре 1888-го договор на покупку был подписан, Альфред дал поручение купить в Вене для Софи большой букет в честь превращения ее в законную домовладелицу и вложить туда записку со словами: «Честно говоря, я очень скучаю и жду встречи с милой девочкой».
Похоже, именно в тот момент, когда в цветочном магазине готовились к отправке букета для «мадам Нобель», там случайно оказалась Берта фон Зуттнер, которая, мельком услышав, о чем идет речь, решила, что Нобель наконец женился, но при этом не поставил ее с мужем в известность о столь важной перемене в его жизни, а значит, отнюдь не числит чету фон Зуттнер среди близких друзей. Чтобы прояснить ситуацию, Берта написала письмо, в котором деликатно спрашивала, можно ли поздравить его с законным браком. Альфред, получив письмо, мгновенно все понял, и 6 ноября отправил следующий ответ:
«Дорогая баронесса и друг!
Как все-таки неблагодарен этот Нобель! Однако в действительности так только кажется, ибо его чувства к Вам никогда не остывали, и чем ближе он к могиле, тем больше привязывается к тем немногим людям, кто принимает в нем хоть какое-то участие.
Неужели Вы действительно думаете, что я мог обвенчаться, не сообщив Вам? Это было бы двойным предательством: попранием дружбы и этикета. Старый медведь еще не пал так низко!
Цветочница в Вене послала цветы, видимо, решив, что я женился, но та мадам Нобель в Ницце всего лишь моя кузина – такова разгадка тайны моей женитьбы. Всему в этом несовершенном мире можно найти объяснение, за исключением, вероятно, магнетизма сердец, благодаря которому этот мир продолжает существовать. Из-за того, что никакой мадам Нобель не существует, может показаться, что мне недостает этого магнетизма. Просто в моем случае стрелы Купидона получили неравноценную замену на артиллерийские
