Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
«Я не верю в скорое начало войны между Россией и Германией/Австрией. Но те, кто готовится к ней, совершенно правы. Бисмарк хочет ослабить Россию, а, поскольку император Вильгельм полностью разделяет его взгляды, Европа рискует ощутить в 1888 году запах пороха», – писал он Полю Барбу в декабре 1887 года, незадолго до того, как правительство Франции, включая Барба, ушло в отставку, сделав перспективы начала производства его бездымного пороха еще более туманными.
* * *
Одновременно и на личном фронте у него возникли неприятности, связанные, как обычно, все с той же недалекой и ветреной Софи Гесс. Еще в марте 1886 года Альфред обратил внимание на то, что уровень расходов Софи начал зашкаливать не только мыслимые, но и немыслимые пределы – в том смысле, что эти траты значительно превышали те, которые могла сделать даже самая расточительная, не знающая, что такое считать деньги, женщина. «Теперь не прошло еще и трех месяцев, и Ты проглотила 29 810 франков, включая приложенное. Я уверен на все сто – настолько-то я знаю Тебя, – что на черный день Ты не откладываешь ни гроша, но мне представляется, что весь Ишль кормится рентой за мой счет. Это эксплуатация чистейшей воды», – писал он тогда Софи.
Однако на тот момент отношения между ними все еще были сносными. Письмо с упреками начиналось со слов «Моей маленькой дорогой Зофферль», извинений за то, что он забыл отправить поздравительную телеграмму к ее дню рождения 1 марта и обычными жалобами на огромную занятость, которая мешает ему как можно скорее к ней приехать: «…Всё это очень нехорошо, ибо я крайне нуждаюсь в отдыхе. Мое пищеварение и сон пребывают в полном расстройстве, а вслед за ними останавливаются и остальные колесики.
Но пройдет немного времени, и я смогу приехать, до тех пор крошка должна вести себя хорошо и быть понятливой. Моя Зофферль – и понятливой? Нет, вот теперь мне действительно смешно. Самое прелестное в тебе – это именно отсутствие всякого понимания. Ни малейшего следа!»
Скандал грянул весной 1887 года, когда подруга и компаньонка Софи Ольга Бетгер (которая, возможно, изначально должна была докладывать «боссу» обо всем, что происходит с Софи) рассказала Альфреду, что на его деньги Софи содержит не только себя и ее, но и своего отца Генриха и многочисленную родню – отсюда и такие большие суммы. К этому добавились дошедшие до него слухи, что Софи, жившая в Ишле, как и в Вене, под именем «мадам Нобель», завела роман с неким доктором Хебентанцем, выставив, таким образом, его, Альфреда, на посмешище как рогоносца.
К этому времени Альфред иначе как «гусыней» Софи не называл и в письмах и разговорах позволял себе замечания вроде того, что даже собака Белла умнее его содержанки. Дело явно шло к разрыву, и признание Ольги вкупе с изменой Софи стало лишь той каплей, которая переполнила чашу терпения Альберта. Он потребовал объяснений, а затем телеграммой уведомил Софи, что та должна немедленно освободить купленную для нее виллу в Ишле. Там же сообщалось, что она лишилась права фигурировать в его будущем завещании.
Ни Софи, ни Генрих Гесс, похоже, такого поворота явно не ожидали. Судя по всему, за многие годы они и в самом деле привыкли, что от Альфреда можно получать все что угодно и он не будет требовать никакого отчета за те траты, на которые выделяет деньги. Телеграмма Нобеля означала, что их беззаботному благополучию пришел конец, и они могут проститься с надеждами вести такую жизнь и в будущем в случае смерти Альфреда.
И Генрих Гесс бросился в атаку. Сначала он умолял Альфреда о прощении с поистине святой простотой, объясняя, что без помощи дочери, скорее всего, умер бы в нищете и голоде, одновременно заверяя его, что хотя его дочь и в самом деле общалась с «доктором Х.», «речь точно не шла ни о каких интимных отношениях». Вслед за этим он восхвалял рыцарство и милосердие Альберта и клеймил «доносчицу Ольгу».
Когда и это не помогло, Генрих стал умолять Альфреда, если уж он прекратил содержать его дочь, то по крайней мере не выселять ее. «Подумайте… какой скандал это здесь вызовет – после десяти лет интимных отношений получить от ворот поворот. Когда об этом станет известно, Вы погубите всю мою семью, так что я не смогу и носа показать в Вене, доведете меня до отчаяния», – взывал он к чувствам Нобеля, словно тому должно было быть до этих соображений какое-то дело.
После этого Альфред согласился отсрочить выселение Софи до сентября. В октябре, когда она жила уже в отеле, он получил анонимную телеграмму (по версии И. Карлберг, от того же доктора Хебентанца), из которой, судя по всему, следовало, что у Софи были шашни не только с ним, но и еще с одним молодым человеком. По прочтении этой телеграммы Альфред немедленно уселся за полное горечи письмо, в котором уличал пассию в еще одной лжи, говоря о том, что теперь ему ясно, как сильно он ошибался, когда видел в ней «истинную женственность», но они все равно могли бы продолжать ладить, если бы она не запятнала его мужскую честь…
«Ты заходишь слишком далеко, возлагая излишние надежды на мое терпение. Это глупо с твоей стороны, ибо где ты найдешь поддержку в жизни, когда лишишься моей… Ты проведешь жизнь без поддержки, без настоящей любви и преданности, с нарумяненными щеками, нелепыми побрякушками, с пустотой в душе и на сердце…» – добавляет он в письме, и из этих слов ясно следует, что он… готов продолжать материально ее поддерживать. И так оно действительно и было: согласно расходной книге Альфреда Нобеля за 1888 год, расходы по статье «Тролль и ее родня» составили 99 830 франков, в то время как на себя он потратил меньше 10 тысяч.
Тут следует остановиться и заметить, что отношения между Альфредом Нобелем и Софи Гесс были крайне противоречивы и сложны, а это, в свою очередь, побуждало многих биографов
