Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Такое отношение к изучению Пророков не было случайным. Как я убедился впоследствии, оно было обычно во всей черте оседлости. Этому пробелу я всегда придавал особенное значение; он служил впоследствии неоднократно темой моих бесед с раввинами, с которыми я часто в своей деятельности встречался. Правда, пробел в изучении Пророков отчасти восполнялся тем, что по субботам и праздникам за чтением Торы в синагоге следует чтение отрывка из Пророков (мафтир). Но, само собою разумеется, знание отрывков не заменяет знакомства с полным текстом. В обучении, в умственном и душевном воспитании юношества упускается этот бесконечный ресурс духовного и этического развития, уж не говоря о красоте языка. При отсутствии в хедерном обучении каких-либо элементов поэзии, изучение Пророков могло бы восполнить этот недостаток и благотворно влиять на души детей, проводящих серые дни в мрачной хедерной обстановке. И как мало ни приспособлены меламеды к задаче выявления высокой мысли и красоты вечных страниц Пророков, в детские души все же непременно западали бы впечатления от изучения этой части Священного Писания; эти впечатления хоть отчасти озаряли бы на всю жизнь материальное гетто, осмысливали бы то вечное служение обряду, на которое обречен был выходец из хедера. Только в течение одного семестра (зман), когда меня обучал сам отец, из учебных часов регулярно отдавалась некоторая часть изучению пророка Исаии с комментариями Малбима (Мир-Лебуш Кемпнер).
Этот комментатор, к сожалению, основательно забыт в настоящее время; мне самому больше не попадались в руки издания Пророков с его блестящими пояснениями. Сквозь завесу талмудической эрудиции и чисто догматических изысканий у этого комментатора яркими лучами проскальзывало глубокое понимание возвышающей душу поэзии и сущности пророческой мысли, направленной к проповеди мишпат — правосудия и справедливости — и цдоко — благотворения как высших идеалов иудаизма. И эти лучи глубоко западали в мою детскую душу, и смутно таилось в глубине сердца чувство, что не одни внешние обряды и не одно слепое повиновение предписаниям ритуала исчерпывают назначение быть евреем. Может быть, опасение, что такие чувства могут укрепиться у детей и ослабить у них рвение к обрядности, и объясняет причину равнодушия к изучению Пророков в хедерах.
Уже с детства меня удивляло еще и то, что в хедерах не изучался и не разъяснялся текст молитвословия. Нас заставляли, едва научившись читать, ежедневно прочитывать длинные тексты молитв, не понимая, за редкими исключениями, значения произносимых слов; даже те Псалмы Давидовы, что составляют главное ядро молитвословия, оставались непонятными для детей, покуда постепенно обучение Пятикнижию и Талмуду не давало им некоторого запаса знакомых слов, хотя бы для смутного их понимания, А сколько имелось раньше и имеется теперь таких евреев, — и можно утверждать, что их значительное большинство, — которые, молясь усердно в течение всей своей жизни, трижды в день, так и остаются в неведении смысла произносимых молитвословий, хотя они считали бы величайшим грехом делать какие-либо пропуски из текста, и знают эти молитвы наизусть, от первого до последнего слова.
По субботам, после обеда, мы, ученики хедера, обязаны были на час собраться к меламеду (обычно проживавшему там же, где находился и хедер), и под руководством педагога, еле очнувшегося от послеобеденного сна и еще отяжелевшего от непривычно сытного субботнего обеда (единственный раз в неделю, когда меламед сытно и вкусно ел), мы читали «Пирке-Абот» — отдел Мишны, посвященный этическим изречениям мудрецов и их сказаниям. Само собой понятно, что чтение это не имело никакого воспитательного значения; сокровища содержания «Пирке-Абот» так и пропадали для нас, торопившихся исполнить этот обряд, один из самых тяжелых, и вырваться на свободу в этот единственный в неделе день, когда можно было побегать и предаться детским играм и развлечениям. Несмотря на всю безропотность, с которой я подчинялся самым строгим требованиям, я внутренне преисполнен был протеста против посещения хедера в субботу, — оно мне казалось жестокостью. Один раз, помню, я увлекся игрой со сверстниками и пропустил посещение хедера в субботу, — за это я подвергся со стороны отца обойному телесному наказанию, которое надолго оставило у меня чувство обиды… Но и по существу дела это пренебрежительное отношение традиционной еврейской педагогики к постановке изучения «Пирке-Абот» и впоследствии меня всегда возмущало. Я этого не скрывал в беседах с раввинами — но они часто вовсе не понимали причин моего возмущения.
Субботний день… С каким нетерпением ожидает его наступления хедерный мальчик! Уже в пятницу утром мы собирались в хедер радостные и возбужденные. Фолианты Талмуда не раскрывались, время посвящалось чтению нараспев по установленной пунктуации очередной главы Пятикнижия (той, которой посвящалась данная неделя и которую читали в субботу из свитков во время молитвы в синагоге); после этого, также нараспев, но с другой мелодией, читалась соответствующая глава из Пророков; в 12 часов нас отпускали на свободу. Приготовления к встрече субботы, баня, переодевание, торжественное шествие потом в ярко освещенную синагогу для торжественной молитвенной встречи невесты-субботы: «Пойдем, друг мой, навстречу невесте…» А потом возвращение домой, где все убрано, горит ряд свечей, зажженных при молитве матери, накрытый стол с двумя свежеиспеченными булками-халами под салфеткой; чтение и пение молитв в честь субботы в промежутках между рыбой и супом, между супом и мясом и перед цимесом: «Как красива и сладка любовь сердечная…»
Но и в субботние дни было достаточно поводов для тревожного биения детских сердец. Кроме посещения хедера перед вечерней молитвой мне всегда предстояло дать отчет отцу, а что еще страшнее — и деду, во всем пройденном за неделю в хедере: этот экзамен назывался фергеренис. Правда, из этого испытания я выходил с блестящей победой, и мои волнения вознаграждались поощрительным щипком в щеку со стороны сурового судьи — дедушки; еще большей наградой мне служило выражение гордости и умиления, которое я улавливал на лице счастливого отца. Часто бывали случаи, когда на испытание приглашались Друзья и знакомые; мои успехи вызывали громкое одобрение, и я не стану отрицать, что оно льстило моему детскому тщеславию. Особенно — позднее, когда мне было уже лет девять-десять, эти испытания доставляли мне большое удовольствие, и я, бывало, ждал их с нетерпением.
Обстановка хедера, в котором я учился, была обычная для того времени — быть может, и для настоящего времени во многих местах. Действовал закон, по которому каждый меламед должен был обзавестись надлежащим свидетельством от учебного начальства. Этот документ назывался у меламедов шейн и обходился рубля
