Романески - Ален Роб-Грийе
Однако по территории Соединенных Штатов до сих пор упрямо и упорно курсирует настоящий поезд, о котором мало кто знает, и этот поезд тяжело (в среднем со скоростью 50 километров в час) преодолевает горы, безжизненные солончаки, засаженные кукурузой равнины от Чикаго и Великих Озер до Сан-Франциско, проходя через Денвер, что составляет около четырех тысяч километров, то есть более трех суток пути. Этот поезд всегда останавливается в Сакраменто, но, разумеется, на настоящем вокзале, затем делает остановку в Дэвисе. Как было с большинством других длинных железнодорожных маршрутов (Нью-Йорк — Майами, Чикаго — Портленд (штат Орегон) или Нью-Йорк — Лос-Анджелес через Луизиану и Эль-Пасо на границе с Мексикой, протяженностью в пять тысяч пятьсот километров — около пяти суток в поезде — с неизбежной длительной и ужасно раздражающей стоянкой в Новом Орлеане), мы проделали и этот путь, Катрин и я, лет двенадцать тому назад.
Мы и сейчас еще слышим долгий-долгий рев, похожий на громкое мычание, разрывающий тишину и покой нашего тихого маленького городка, рев моторных вагонов на перекрестках улиц. Должно быть, по железной дороге ходят многочисленные товарные поезда, вдобавок к ежедневно курсирующему по маршруту экспрессу, так как низкий и долгий (ностальгический?) вой этой сирены раздается каждые полчаса. Железнодорожные пути проходят в такой близости от дома, что в ночной тишине кабинета-библиотеки, где я пишу эти строки, отчетливо слышен ритмичный перестук колес на стыках рельсов… По мере приближения поезда шум все усиливается, ширится, нарастает, словно целый рой джиннов вырвался из бутылки, достигает высшей точки, а затем постепенно стихает… Требуется более двух или даже трех часов, чтобы проехать среди плантаций миндальных деревьев, среди холмов, поросших сухой, выжженной солнечными лучами травой, затем миновать пригородную промышленную зону с ее заводами, чтобы наконец за окутанными туманом скалами увидеть океан. Этот шум прежних лет, этот гул поезда «Париж — Брест», гул детства и воспоминаний, одновременно и будит память о прошлом, и призывает к будущим путешествиям, к покорению больших пространств, всегда таящих в себе некую новизну.
Вчера, когда мы шли по раздавленным маслинам и по крохотным конусам, напоминающим китайские шляпы, тем самым конусам, что сбрасывают, увядая, цветы эвкалипта, одна из моих студенток, родом, как и я, из Бретани, а именно из так называемого Леонэ, только что прочитавшая «Возвращение зеркала», рассказала мне, что ее дедушка и бабушка в период между двумя войнами познакомились и общались кое с кем из де Коринтов, и было это в Бретани, на побережье, неподалеку от Леневена. Речь, должно быть, шла о племянниках графа Анри, о детях Шарля, брате и сестре, теперь уже, разумеется, умерших и не оставивших после себя потомства (ни тот, ни другая). Но те знания, которыми, как она считает, обладает эта юная девушка относительно самого моего героя, ни в коей мере не смешивают мои собственные игральные карты и фишки, весьма, кстати, многочисленные, а иногда и уж слишком обильные, даже излишние, касающиеся отдельных периодов его бурной и путаной жизни, где совершенно неожиданно в тех отрезках времени, когда его существование представляется наиболее стабильным, а имеющиеся сведения — наиболее точными и достоверными, вдруг обнаруживаются вопиющие противоречия, двусмысленности и апории, если позволительно прибегнуть к философскому термину, а также становится известно о неведомых прежде событиях, которые просто невозможно втиснуть в материю, сотканную с таким трудом, о событиях, что внезапно ставят под сомнение совокупность всех известных сведений о жизни де Коринта.
Весьма обширное, объемистое «досье», состоящее из отдельных рассказов, планов, обрывочных записок и заметок, хронологических таблиц и примечаний, еще больше распухло в начале этой весны, бывшей, сказать по правде, осенью, потому что я находился в Южном полушарии. Прежде чем отправиться в Калифорнию, я воспользовался тем, что проводил в Национальном институте кинематографии в Буэнос-Айресе семинар, посвященный изучению моих фильмов, и воспользовался я этим временем для того, чтобы попытаться разыскать следы графа де Коринта после его драматического отъезда из Уругвая и понять, что же он делал в те несколько недель, какие последовали за исчезновением (таинственным? загадочным?) Мари-Анж, его так называемой невесты с бесцветными, бледными губами.
У меня создалось впечатление, что мой герой прежде всего устремился, а вернее бежал, как можно дальше на юг, на самый край Огненной Земли. Крохотный городок Ушуая, расположенный на берегу канала Бигля, отделяющего территорию Аргентины от принадлежащих Чили островов, кажется почти нереальным, несуществующим на тех сделанных в послевоенные годы фотографиях, что я смог раздобыть и рассмотреть. Даже сегодня, в годы бурного роста из-за притока туристов, этот городок напоминает скорее некий временный лагерь современных первопроходцев-исследователей и завоевателей и состоит из одной длинной главной улицы, которая тянется вдоль берега у подножия поросшего лесом крутого склона гор, где растут карликовые деревца (именуемые по латыни nothofagus antarctica), уже покрасневшие от мороза, карабкающиеся по скалам вверх до самой границы ледника.
В большинстве своем все здания Ушуаи представляют собой очень легкие сооружения, деревянные, покрытые гофрированным железом. Выглядит же городок довольно живописно только благодаря тому, что эти жалкие домишки выкрашены в очень яркие цвета: пронзительно-синий, лимонно-желтый, темно-красный, — и точно такие же краски, тон в тон, повторяются и у самой кромки воды, где в порту, на широких причалах громоздятся сотни и сотни контейнеров, словно бы образующих некий городок-близнец, со своими улицами, перекрестками и тупиками. Сейчас на старое грузовое китайское судно, проржавевшее, большое, вернее, кажущееся просто
