Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

– Вот здесь поставь подпись.

Подпись была поставлена».

А затем – написано «признание» во вредительстве и «вербовке» коллег в подпольную группу. Изможденного человека отправили в камеру – к тоске и мукам раскаяния. И через несколько дней, во время встречи с прокурором республики Егоровым, Павел сообщил, что дал показания под пытками. А в ответ услышал: «Ты не только глупец, но еще нахал и хам. Встать!» И снова – зверские истязания. А показания остались в силе. Эти новые боль и отчаяние сломили Павла. Но однажды, перестукиваясь с соседом за стеной, на вопрос «Вы кто?» он услышал: «Лепа».

Больше не били. Пошли очные ставки с теми, кого Аксенов якобы вовлек в подполье. После одной из них Павла доставили в тихий дворик, полный цветов. И тут… Что это – сон или явь? – средь цветов появились Ксения, его сестра. А с нею – о Господи! – Вася…

Как, разве его не увезли из Казани? Ведь говорили же, что его сын – отпрыск врагов народа – отправлен в специнтернат! Что же это за радость, что за счастье снова увидеть его!

«Вася… бросился ко мне, – вспоминает Павел, – обвил ручонками шею, прижимался, ласкался, целовал и непрерывно говорил: "Папа! Папа! Папа!.."»

Слушание дела началось 9 ноября 1938 года. На скамье подсудимых – авторитетные сотрудники. Вон – зампред горисполкома Ковалев, вот – главный инженер Баранников… Вот они – разложенцы и вредители, изобличенные вооруженным отрядом пролетарской диктатуры и признавшие свои преступления против народа и советской власти.

В НКВД, видно, решили, что главный обвиняемый и его «подельники» полностью раздавлены, обезволены и неспособны к сопротивлению. Потому-то процесс и сделали открытым. Если с пресловутыми «тройками» несчастные подсудимые оказывались один на один, то на публичные суды допускались адвокаты. И это – кто бы мог подумать? – сыграло в процессе неожиданную роль. Цецилия пригласила защищать Павла видного юриста Петра Дивногорского, тщательно изучившего материалы дела и разработавшего стратегию защиты.

5

Главную роль на процессе сыграл Павел Аксенов. Он сразу заявил об отказе от показаний на следствии. «Да как же это? – вопросил изумленный судья. – Вы же всё подписали?»

– Мои показания – результат грубого принуждения! – заявил подсудимый.

– Если к вам применяли незаконные методы следствия, почему вы не обратились с жалобой к прокурору республики? – поинтересовался судья.

Тогда Павел поведал суду и залу, как прокурор избивал его вместе со следователем[12].

Мигом – перерыв. Свидетелей – прочь. Публику – домой. Заседанию конец.

Дивногорский добился нового расследования. А потом – и оправдания большинства подсудимых. Многие считают это чудом. Другие утверждают, что главная причина такого исхода – снятие «железного наркома» Николая Ежова[13] за три дня до завершения суда.

– Павел Васильевич скоро будет на свободе… – твердил Цецилии освобожденный Баранников. Но дело Аксенова передали «тройке». А там разговор короткий: высшая мера.

Дальше – камера смертников. Одиночка. И один на много дней сосед – невесть откуда взявшаяся муха. Это она, утверждает Павел Аксенов, не дала ему сойти с ума. Он подает прошение о помиловании. Цецилия клянется: до Калинина с ним дойду! Она пускает в ход все связи. Идет к оставшимся на воле влиятельным товарищам. Требует. Умоляет: спасите Павла, он невиновен. А тем невдомек: что это ты, товарищ Шапиро, хлопочешь за бывшего мужа? А она: не хочу судить Аксенова как человека, но он не виноват перед партией. Спасите его!

Неизвестно, дошла ли она до всесоюзного старосты или всё решили другие люди. Но Павла не казнили. Пятнадцать лет лагерей, три года ссылки, конфискация. Для смертника – еще одно чудо. Родные уверены: его сотворила Циля. И пропала. 29 января 1941 года ее увезли на Лубянку.

Глава 4

Евгения

1

Чтоб открыть тяжкую дверь подъезда НКВД, мало было физического усилия. Ужас и гнетущее ожидание сковывали движения. За спиной был последний поцелуй и прощальный взгляд мужа. И в дальнем прошлом – уютный дом, Леша, Майя, Вася… «Няня, возьмите ребенка…»

Дверь отворилась. За ней оказалась контора. Обычная процедура. Охрана. Пропуск. Лестницы. Казенные коридоры. Шары ламп. Люди в форме и штатском. Кто-то вроде мелькнул знакомый. Из-за дверей доносится вечный машинописный марш. Ну, вот и нужная дверь.

«Их бы в кино крупным планом показывать, такие глаза, – пишет Евгения Гинзбург в своей знаменитой книге «Крутой маршрут» о взгляде Веверса. – Совсем голые. Без малейших попыток маскировать цинизм, жестокость, сладострастное предвкушение пыток…

– Можно сесть?

– Садитесь, если устали. – На лице Веверса смесь ненависти, презрения и насмешки. Она сотни раз увидит эту гримасу на лицах работников НКВД, начальников, оперов и надзирателей в тюрьмах и лагерях…

Минуты тянулись в молчании. Потом капитан взял лист бумаги и написал крупно, чтоб было видно: "Протокол допроса". Взгляд его налился серой, садистской скукой.

– Ну-с, так как же ваши партийные дела?

– Вы ведь знаете. Меня исключили из партии.

– Еще бы! Предателей разве в партии держат?

– Почему вы бранитесь?

– Бранитесь? Да вас убить мало! Вы – ренегат! Агент международного империализма!

И снова удар. Кулаком… по столу.

– Надеюсь, вы поняли, что арестованы?»

С февраля по июль 1937 года она провела в изоляторе Управления НКВД. Затем – тюрьма на улице Красина. Избиения, издевательства, унижения… Ужас: столько сидит невинных. Изумление: сколько осталось настоящих врагов большевиков – эсеров, меньшевиков, троцкистов. Они даже папиросы не брали у вновь посаженных – презирали как сталинистов. Новости об арестах маршалов и других видных военных. Странные суждения простых людей о репрессиях. В тюрьме медсестричка спросила: «Чего же вам не хватало – и машина, и дача казенная, а одежа-то, поди, всё из комиссионных?» Ответила: «Недоразумение. Ошибка следователей».

– Тш-ш-ш… – прошептала та. – А может, правду отец говорил, будто все вы идейно пошли за народ, за колхозников то есть, чтоб им облегченье?..

То есть вот что думают люди: не могут такое высокое начальство сажать в таком количестве. Стало быть – есть причина. И вывел народ удивительный вывод: и среди красных есть добрые люди, встали за крестьянское горе. А Сталин их – в тюрьму…

Так значит, – поняла Евгения, – коллективизацию – это большое партийное дело крестьяне всей душой ненавидели. Ее ждало немало подобных открытий.