Рудольф Андреев - Воспоминания о Карибском кризисе

Под конец уже тех, у кого был какой-то минимум испанского, начали вербовать остаться после демобилизации переводчиками. Курсы им устроили, сколько-то месяцев натаскивали. Потом жильё дали.

Через несколько лет я Диму случайно встретил на Невском. Я уже в институте учился, а он-то ленинградец коренной. Я ему:

— Ё-моё, Дима! Как? Что?

Я же на Кубе был замкомвзвода первого огневого взвода, а он второго. Но я вернулся в шестьдесят третьем, а он остался как раз переводчиком. Женился на кубинке. Виллу ему дали с бассейном. Он такого и представить не мог!

А когда я его встретил уже, он с этой кубинкой только что вернулся в Ленинград насовсем. Жил с ней в коммунальной квартире, хотя она по-русски ни слова. Я рот открыл:

— Ну, ты даёшь, Дима!

А он рот открыл, что я в торговом институте. Не мог представить, каким это образом из меня вдруг лепится торговый работник.

Ну, и правильно не мог.

Знаменитости

Знаменитости к нам приезжали. Юрий Власов приезжал, штангист-то великий. Я у него автограф брал. Помню, он рядом с подписью нарисовал штангиста из чёрточек.

Ещё Саюшев приезжал из ЦК ВЛКСМ. Выступал перед нами. Очень складно говорил. Анекдоты рассказывал про американцев: как они нас перепугались и удрали все из Флориды. Одни, мол, уехали в Европу, а другие накрылись белым саваном и, чтобы не было паники, тихо ползут на кладбище. Это когда кризис уже кончился, он приезжал — мосты наводить. Не перед войной же ему туда свою голову совать?

Космонавт Попович тоже перед нами выступал, когда разъезжал по европам и по миру. Попович летал одновременно с Николаевым, на разных кораблях. Они впервые радиосвязь осуществили между кораблями и первые от кресел отстегнулись в космосе.

Когда он должен был на Кубу прилететь, к нам комбат прибежал:

— Надо, — говорит, — приветственную речь толкнуть этому космонавту. От имени личного состава.

Якобы он прямо в подразделение к нам приезжает, прямо на батарею.

Мы перепугались. Язык-то в жопе у всех, никто и двух предложений красиво связать не может. И вдруг тычут в меня:

— Вон, сержант Андреев пиздеть умеет.

И я перепугался больше всех. С корешами пиздеть — одно дело, а тут-то не знаю, что говорить, понимаешь.

Но пронесло. Оказалось, напутали наши командиры: не надо никакую речь, а надо просто делегатов на встречу. Новый приказ: явиться к штабу в лучших одеждах. Собрались мы, дали нам пригласительные билетики и повезли на встречу в штаб группы войск.

Часа три Попович нам рассказывал, как в космос летал. Мне про воблу запомнилось. Им жратву уже не только в тубах давали — простую тоже. Николаеву должны были воблину положить, по его просьбе, но перепутали, и вобла эта оказалась на борту у Поповича. И вот Попович нам:

— Я его дразнил в космосе этой воблой! На всю орбиту причмокивал!

А я с собой несколько открыток захватил с видами Кубы. При входе ещё, когда Попович на «шевроле» приехал с сопровождением, я сунул ему открытку. Он подписал. Я потом целую неделю всем по очереди показывал эту открыточку и пересказывал его рассказы. Ну, и кто-то у меня открытку спиздил в конце концов. Выдавал потом, сволочь, за собственный трофей, наверно.

Из кубинцев к нам приезжал команданте Альмейда — на празднование четвёртой годовщины революции. Ему демонстрировали стрельбу из танков. У нас какой-то последней модификации были танки. Ну, дуло навели на пальму, пальнули. Пальма вдребезги. Альмейда прыгал от восторга. Долго всех обнимал.

Годовщина революции, кстати, на Новый год же у них приходится. Новый год мы праздновали сначала по Советскому Союзу, а потом ещё по местному времени. Помню, я свалил за выпивкой после торжественного собрания и поддал крепко. На обратном пути заблудился в темноте. Приятели уже думали: «Пропал, сволочь!» Ни выпивки не принёс, ни самого нет. Собрались искать уже.

Хорошо, я вышел к какому-то домику. Там кубинец, молодой парень. Я пьяненький, ни хуя не понимаю, мямлю чего-то. «Ба ба ба». Но он меня понял. Взял факел, и вот мне запомнилось: ночь, Новый год, джунгли вокруг. И этот парень впереди с факелом. Ведёт меня по дорожке.

Когда мы до знакомых мест дошли, я ему показываю, что дальше сам. Чтоб его не задержали. Думаю: меня и самого-то щас цапнут. Тут же, думаю, ракетный дивизион стоит зенитный — всё время охранение должно быть охуенное.

Но никто меня не задержал. Праздник. Никаких постов не было.

Командующий Плиев

Всеми нашими силами на острове командовал Плиев. Он в кавалеристах был, ещё полком командовал у Будённого.

Один раз нам объявляют: Плиев едет смотреть на нашу боеготовность. Как приедет, надо деятельность изображать. Учёбу, подготовку, гимнастику. Мне сказали на брусьях кувыркаться — я там какие-то элементы по первому разряду делал. Васе приказали штангу жать. Он всё готовился, жал её без конца. Чего дожал — когда Плиев приехал, ему эту штангу уже не поднять было ни хера.

И вот прибыл Плиев на «шевроле». Высоченный. В сопровождении два наших козлика с автоматчиками. Наши парни в кубинском обмундировании.

И подходит он прямо к моему орудийному дворнику. А я к его приезду всю мозаику-то свою ещё и зелёной краской опрыскал из пульверизатора. Он постоял у орудия. Поглядел на красоту эту. Одобрил. А потом взял и обоссал мой дворик. Там же укрытие какое-никакое от глаз, где вход. И вот он в этот вход, прямо на стенку.

Помню, меня это глубоко оскорбило. Стою и думаю: «Ну надо же, блядь. Матросы, вон, даже в море не ссут. А ты изволь на орудие-то хоть не испражняться!»

Ё-моё.

А по весне уже подавал я на имя Плиева рапорт о зачтении мне срока службы. Слухи же пошли, что вот какой-то пароход приплывёт из Союза, двадцать пять тысяч человек домой заберёт. И все только и говорят, что про этот дом. Парни-то уже по четыре года отхуячили вместо трёх. А я пять! И мне ещё служить и служить, потому что два года восемь месяцев в училище мне вообще не засчитываются.

Я к комбату:

— На Родину хочу! Семью кормить!

Комбат вошёл в положение. Повёл меня к замполиту. С замполитом пошли к командиру полка Некрасову. Объяснили всю ситуацию: что я уже пять лет марширую, у меня жена родила, тёща инвалид первой группы по зрению.

Некрасов мне по-отечески:

— Вот поверь мне, сержант. Послужи ещё и верой и правдой, и я тебя с первой возможностью отправлю в Союз.

Не «демобилизую», понимаешь, а «в Союз отправлю». А там — служи дальше верой и правдой.

Тогда мы сели с замполитом прошение писать Плиеву. Изложили опять все факты. Подшили характеристику мою в авторской редакции. Отсылаем в штаб группы войск.

А Плиев то ли дворик мой запомнил, то ли характеристики начитался, то ли что. Приходит, короче, обратно, моё прошение, а поперёк него резолюция: