Исповедь расстриги. Как воскреснуть из мертвых - Валентина Николаевна Муренкова
Целый год потом я нервно ждала, замирая от липкого холода – ой, что я натворила! – не в силах поверить, что никаких последствий нет. Но мужу на работу так и не сообщили, иначе бы случился крупный скандал, вплоть до его увольнения и исключения из партии, а уж из очереди на квартиру нас вычеркнули бы первым делом!
Такие нравы тогда царили в обществе. Кто бы мог подумать, что через тридцать лет всё изменится с точностью до наоборот!
* * *Коротко объясню, почему я так рисковала.
По тогдашним законам женщины выходили на работу из декретного отпуска, когда ребёнку исполнялось полтора года, и все родители хлопотали чуть не за год вперёд, чтобы к этому моменту нашлось место в яслях.
Я заранее учила годовалую Альку самостоятельно есть ложкой и проситься на горшок, памперсы появятся в продаже, когда она уже вырастет. Представить себе, что можно самой остаться дома, заниматься ребёнком, и пусть муж зарабатывает деньги – мне такое и в голову не приходило. А если бы и пришла столь крамольная мысль, то меня тогда никто бы не понял. Мои родные и все вокруг твердили священную советскую мантру «НЕЛЬЗЯ ДОПУСТИТЬ, ЧТОБЫ ПРЕРВАЛСЯ ТРУДОВОЙ СТАЖ»!
Во имя этого дурацкого стажа я и отдала ребёнка в ясли, а сама вышла на работу. До чего довело это требование совершенно здоровую Альку и меня, рассказывать долго, и до сих пор при одном воспоминании о порочном круге тупого казённого идиотизма мне хочется рыдать и материться! Родина, мать-мать-мать!.. Ненавижу!
В итоге мы получили полгода мытарств по больницам, где по советским правилам полуторагодовалый ребёнок с температурой под сорок и выше должен лежать один вместе с другими детьми! Для матерей просто не предусмотрено кроватей в палате на восемь детей, и я неделями спала рядом с пылающей от жара Алькой под её кроваткой на полу даже без матраса. Ну не положено же!
Иногда меня подменяла мама, но она работала и могла помочь мне только по выходным, тогда я бегала домой искупаться – в современной больнице крупного города ни матери, ни ребёнку мыться не полагалось.
А главврач нашей детской поликлиники не могла законно продлевать мне больничный, потому что я и так сижу на шее у государства по две недели каждый месяц, не считая стационара, и неважно, что ребёнок ещё болен. И через полгода лечения Алька выглядела, как дитя Бухенвальда на военной хронике – ручки и ножки, как палочки, коленки и локти, как узелочки, живот кажется огромным, кожа прозрачная, видны все вены и рёбра наперечёт. Когда я её переодевала, то соседки по палате крестились и плакали. И вот настал такой момент, когда я поняла, что всё, я её теряю.
Но надо же что-то делать, нельзя вот так сидеть и смотреть, как твой ребёнок умирает!
Я металась по коридору мимо дверей операционной, где Алька лежала под общим наркозом на хирургическом столе, и тогда в моём воспалённом сознании в потоке страшных картинок вдруг мелькнула икона Богородицы, я ухватилась за эту мысль и дала отчаянную клятву себе и куда-то вверх, что если моя дочь сейчас выживет, то мы с ней обе покрестимся, чего бы это мне ни стоило!
Самое интересное, что с того момента Алька действительно пошла на поправку, хоть полностью вернуть здоровье ей так и не удалось, теперь это сверхзадача на всю оставшуюся жизнь.
Когда прошло примерно два месяца, и мы немного восстановились, то настало время выполнить клятву. Я организовала поездку в другой город, где нас никто не знал, и мы с Алькой тайно крестились у пожилого священника, имени которого я не помню, и сам обряд не помню, потому что ни слов, ни смысла происходящего я тогда не понимала.
Наши крестики я надёжно спрятала так, чтобы никто не нашёл, и молчала об этом целый год, терзаясь от страха, что моя тайна всплывёт у мужа на работе, а потом, не выдержав, призналась ему и стойко вытерпела шквал упрёков.
Но меня грело чувство, что я смогла выполнить свою часть «договора» с Небом.
* * *И вот снова больница, и снова тревоги, только теперь уже за собственную жизнь.
Про мученичество, которое мне пришлось претерпеть во время больничного обследования, я уже рассказала, но вслед за ним наступило время исповедничества моей только что народившейся веры. Отец Георгий предупреждал об этом, мол, Господь простил мне многие грехи, но теперь будет испытывать мою решимость жить по его заповедям.
А мой лечащий врач, и он же заведующий гастрологическим отделением, оказался человеком, ищущим новых путей в медицине, он сам в этом признался в нашей первой беседе, но мне тогда было так плохо, что его слова до меня попросту не дошли. Увы, я поняла, что он имел в виду, уже через несколько дней, и у нас с ним начался многодневный духовный поединок, не побоюсь этого слова!
После обследования мне назначили интенсивное лечение и даже не выпустили домой встретить новый 1992 год, хотя больница практически опустела. Всех, кого можно, выписали накануне, остались только самые тяжёлые, и я в их числе.
И вот тут оно и началось.
Напоминаю, что это было время Чумака и Кашпировского, всё смешалось в стране и в головах граждан рухнувшего на днях Советского Союза, а двое знаменитых экстрасенсов чуть ли не каждый день выступали на центральных телеканалах, они лечили людей на расстоянии, заряжали воду и кремы, давали установки от всех болезней. Их смотрели миллионы, вокруг этой темы шли бурные дискуссии, крик стоял до небес!
Естественно, что некоторые врачи, видя такой ажиотаж и всеобщую готовность к чудесам, тоже захотели сказать своё слово, так или иначе повторяя столь эффектные опыты на людях. Вот и я попала!..
Перед Новым годом в палате на восемь коек нас осталось трое – я, старенькая бабушка, которая из-за глухоты замкнулась сама в себе, и невероятное создание Ирина, крошечная девушка, скрюченная ДЦП, с личиком странной куклы, рыженькая, по-своему очень милая и бесконечно влюблённая в нашего доктора. Она выглядела ребёнком, но возрастом оказалась чуть старше меня; из-за своей болезни Ирина никогда не ходила ногами, а в последнее время так обессилела, что не могла двигаться даже в инвалидной коляске, зато полулёжа с огромной скоростью она мастерски вязала своими вывернутыми ручками ажурные салфетки на спицах, высший пилотаж!
Ирина рассказывала дикие истории про себя и свою семью, про безумную любовь с солдатиком в гарнизоне, где служил её отец, и я не могла разобрать, где там правда, а где вымысел. Её здоровье и жизнь висели на волоске:
