Константин Ривкин - Ходорковский, Лебедев, далее везде. Записки адвоката о «деле ЮКОСа» и не только о нем

Так что я, поначалу в случае сомнений споривший с Лебедевым о местонахождении того или иного документа или нужной нам для работы цифры и попадавший порой впросак, потом просто взял за правило не торопиться с утверждениями и проверять первоисточник, дабы избежать ошибки.

Кстати, о стремлении избежать ошибок. Еще одной отличительной чертой Лебедева является исключительный педантизм. Правда, этот термин, на мой взгляд, не в полном объеме отражает существо данного феномена. Я не раз употреблял иное выражение – «крючкотвор в хорошем смысле слова». Суть заключается в том, что в любом тексте – будь то газетная статья, аналитическая записка или процессуальный документ – Лебедев умудряется усмотреть возможную или действительную двусмысленность, неточность, повод для упреков в некорректности изложения и поэтому требует устранения такого рода закавык и сам старается их избегать. Это в одних случаях касается устоявшихся бизнес-терминов, полноты названий иностранных и отечественных компаний, точности переводов документов, в других – сложных стилистических оборотов, изложения правовых конструкций своими словами, избранных цитат, округления цифровых показателей. Должен признать, что такой подход имеет право на существование, особенно при наличии уголовных дел, где порой в важных процессуальных документах обезличенно указывается, например, на «сотрудников ЮКОСа», хотя известно о существовании ОАО «НК “ЮКОС”», ЗАО «ЮКОС-PM», ООО «ЮКОС-Москва», ООО «ЮКОС Экспорт Трейд», ЗАО «ЮКОС-Инвест», ЗАО «ЮКОС-М», ООО «ЮКОС Восток Трейд». То же наблюдается и с названием «Менатеп» – банк «Менатеп», МФО «Менатеп», «Групп Менатеп» (Group Menatep Ltd.), «Менатеп С.А.» (Menatep S.A.) и т. д.

По отношению к своим процессуальным противникам Платон Лебедев вел себя обычно весьма агрессивно. Он презирал их за глупые, бездарные обвинения, дилетантские инсинуации, извращенную логику, попрание закона, систематические и грубые фальсификации доказательств, давление на свидетелей, репрессии в отношении тех, кого назначили обвиняемыми. Особо жестко и уничижительно Лебедев отзывался о тех, кто, по его мнению, являлся авторами обвинений или создателями «доказательственной» базы. Вот примеры только из одного сделанного им в Хамовническом суде в самом начале процесса заявления: глубоко презираемые члены преступной группы – «подставные прокуроры» Лахтин и Шохин; «липовые» потерпевшие и гражданские истцы; шизофреническое обвинение нагло сфальсифицировано; сфабрикованное уголовное дело; взаимоисключающий абсурд; фальшивка, изобретенная преступной группой Бирюкова– Каримова и их соучастниками для легализации преступлений и злоупотреблений власти; уничтожена и разворована разной политической и уголовной шпаной лучшая нефтяная компания России.

Между тем тот же Лебедев веселил членов следственных групп их же собственными ляпами в делах, указывал на очевидные абсурдности и нестыковки, зачитывал фрагменты составленных им жалоб или ходатайств, как бы оттачивая слог и следя за реакцией слушателей из стана неприятеля. В судах он старался донести до присутствовавших, включая судей и прокуроров, свои доводы простым и ясным языком, иллюстрируя их примерами из жизни и документами из дела. Даже сложные вопросы бухгалтерского учета, банковских операций или внешнеэкономических сделок излагались весьма доступно.

Интересен в этой связи фрагмент заочного диалога, имевшего место с одним из читателей популярной газеты ближе к концу хамовнического процесса. Читатель: «Заметно столь сильное терминологическое и понятийное различие со следователями, прокурорами и судьей – как его устранить? Это как разговор академика и крестьянина – они говорят на разных языках, обвинение составлено, как компьютерный синтезатор, из кусочков неосмысленных фраз». Лебедев: «“Понятийный” (в прямом и переносном смысле) аппарат наших оппонентов (следователей, прокуроров) достаточно примитивен, но с определенными элементами скорее жлобской хитрости, чем ума… Может быть, в некоторых случаях я вынужден использовать лексику, мне не свойственную, но ту, которая, как я полагаю, при ее использовании помогает лучше уяснить смысл. Это очень непросто объяснить человеку, который в “деле” нашел “подписи Карла Маркса” (это я про “очаровашку” Лахтина), то, что он не только не может, но и даже не хочет понимать (или, скорее, наоборот)».

Безусловно, любопытен и показателен взгляд на Платона Лебедева со стороны, с мест, занятых в зале суда публикой. «Лебедев своенравен. Сидит в “аквариуме”, положив ногу на ногу. Абсолютно свободен. Раскрепощен. Жует жвачку». А здесь уже прорывается чисто женское: «Взгляд орлиный. Чертовски обаятелен. “Орел, в общем”, – вздыхают поклонницы всех возрастов… Лебедева обожают. Мужчины любят его за четкость мысли, хулиганистый слог, женщины – за все, вместе взятое»[9].

На судебных процессах Михаил Ходорковский и Платон Лебедев идеально дополняли друг друга и по характеру, и по тематике тех сегментов защиты, которые распределили между собой. Взрывной, безапелляционный и резкий Лебедев контрастировал с мягким, интеллигентным, обычно спокойным Ходорковским. И именно это разнообразие позволяло наиболее убедительно и наглядно преподнести слушателям ту непростую позицию из смеси специфики нефтедобычи, финансовой составляющей, а также гражданского и уголовного права. Это безоговорочно свидетельствовало об отсутствии вообще каких-либо криминальных событий и полной невиновности наших подзащитных.

Как проходила работа Платона Лебедева с адвокатами? Сначала каждому из них предстояло освоить его манеру изложения мыслей и предложений, подразумевающую знание собеседником всей структуры ЮКОСа, истории и показателей работы банка «Менатеп», особенностей корпоративного права и практики, а также принципов и сути финансовой отчетности компаний по отечественным РСПБУ и американским US СААР. Поверхностное знание адвокатами-криминалистами таких «банальностей» не радовало поначалу доверителя, но потом он с этим смирился, не без видимого удовольствия читая нам лекции по отмеченным небезынтересным вопросам, что со временем давало свой положительный результат.

Другая проблема общения в условиях несвободы состояла в том, что Лебедев вынужден был пользоваться эзоповым языком, что приводило порой к недопониманию. Впрочем, это нивелировалось за счет работы с проектами документов, которые мы порой неоднократно вместе переделывали, доводя каждую мысль до абсолютной согласованности между собой и наиболее оптимального изложения на бумаге.

Нас, адвокатов, Лебедев постоянно призывал к максимальной жесткости в выражениях, если речь шла об оценке стороной защиты действий противника. Из лексикона были убраны привычные «не доказано», «не вполне обоснованно», «не соответствует закону» и прочий словесный либерализм. На смену им пришли «фальсификация доказательств», «должностной подлог», «умышленное преступление», «ОПГ – организованная прокурорская группа». Причем, естественно, писали мы это совершенно искренне, а не потому, что Лебедев оказывал какое-то давление. И, по договоренности, если какой-то тезис или вопиющий факт явно требовал выражений «на грани фола», то его вставляли в уста (в текст) подзащитного. Хотя и на нашу долю приходилось много всяких резкостей, от которых в суде либо как ошпаренные вскакивали прокуроры, либо неодобрительно смотрели судьи, порой перебивая, делая предупреждения и требуя более гладких выражений.