Константин Ривкин - Ходорковский, Лебедев, далее везде. Записки адвоката о «деле ЮКОСа» и не только о нем

Нас, адвокатов, Лебедев постоянно призывал к максимальной жесткости в выражениях, если речь шла об оценке стороной защиты действий противника. Из лексикона были убраны привычные «не доказано», «не вполне обоснованно», «не соответствует закону» и прочий словесный либерализм. На смену им пришли «фальсификация доказательств», «должностной подлог», «умышленное преступление», «ОПГ – организованная прокурорская группа». Причем, естественно, писали мы это совершенно искренне, а не потому, что Лебедев оказывал какое-то давление. И, по договоренности, если какой-то тезис или вопиющий факт явно требовал выражений «на грани фола», то его вставляли в уста (в текст) подзащитного. Хотя и на нашу долю приходилось много всяких резкостей, от которых в суде либо как ошпаренные вскакивали прокуроры, либо неодобрительно смотрели судьи, порой перебивая, делая предупреждения и требуя более гладких выражений.

Несмотря на то что в манере общения Платона Лебедева иногда проскакивали авторитарные черты, никак нельзя сказать, что его невозможно было переубедить. Чаще всего он выслушивал контраргументы и говорил: смотрите сами. Вспоминаю, как однажды кто-то из коллег вернулся из СИЗО с встречи с Лебедевым несколько ошарашенным от его предложения готовить некое исковое заявление. Этот шаг был заведомо проигрышным по ряду причин, и не только потому, что суды к нам, мягко говоря, не благоволили. Взвесив все «за» (их почти не было) и «против», мы с коллегами пришли к клиенту, и первое, что я сказал, было: «Платон Леонидович, мы в суд не пойдем». Он удивился, потом выслушал и от этой идеи отказался.

Сказанное выше о склонности Лебедева в лучшие времена к специфическим формам общения вовсе не означает, что именно так протекали разговоры с адвокатами на правовые и прочие сопутствующие темы. Непарламентские выражения действительно проскальзывали порой у обоих собеседников (вторым честно обозначаю себя), но исключительно при оценке очередных «заворотов» процессуального противника, и не чаще, чем это позволяет себе среднестатистический российский мужчина.

В остальном Платон Лебедев был, как правило, корректен, хотя порой высказывал свое неудовольствие в, скажем так, вольной форме. Иногда в ответ на свои предложения кто-то из защитников мог услышать: вы говорите ерунду. Обычно дальнейшее разбирательство вопроса приводило либо к тому, что сглаживались острые углы проблемы или, как любит говорить сам Лебедев, минимизировались риски, либо выяснялось, что он не до конца понял или выслушал приводимые аргументы. Кстати, по моим наблюдениям, и с другими людьми, будь то в следственном изоляторе, в колонии или при доставке в суд, Лебедев был всегда обходителен. Неслучайно в его характеристике, составленной руководством СИЗО «Матросская Тишина» в мае 2011 года, особо отмечалось: «По отношению к сотрудникам учреждения – подчеркнуто вежлив».

Еще в нем очень был интересен нестандартный взгляд на некоторые правовые вопросы, к которым мы, практикующие юристы, привыкли, и поэтому, как говорится, глаз замылился. Я и ранее обращал внимание, что от представителей иных профессий, по той или иной причине погружающихся в юриспруденцию, можно ждать весьма любопытных идей и наблюдений. Что касается Лебедева, то признаюсь, что отдельные его мысли мне показались поначалу отчасти наивными, иные предложения – бесперспективными. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что некоторые из них на сегодняшний день реализованы в законодательстве, другие, оформленные как доводы в жалобе в ЕСПЧ, были восприняты и оценены судом вполне серьезно.

Но чтобы не создалось образа суперидеального человека, скажу и о возникавших сложностях. Нередко Лебедев, обнаруживая при изучении дела какой-то следственный «ляп», первым сообщал о нем следователям, а затем только делился с защитниками, тем самым отчасти обезоруживая нашу сторону. На мои недоуменные вопросы он совершенно искренне отвечал: но это же правда!

Порой он намеревался очень жестко себя вести при допросе в суде свидетеля из числа тех, кто, по его мнению (а также и исходя из материалов дела), давал неискренние показания. Приходилось прикладывать немало усилий, чтобы убедить Лебедева быть осмотрительнее, поскольку защита прекрасно понимала, что нашим оппонентам сойдет за доказательственный довод любой негатив, сказанный о подсудимых в пылу горячности. Поэтому таких конфликтных ситуаций хотелось бы избежать.

Проявления бойцовского характера, устремленного на то, чтобы рвать процессуального противника, «как Тузик грелку» (выражение из арсенала Лебедева), порой не проходили бесследно для его обладателя. По некоторым сведениям, в рамках второго дела объем запланированного к предъявлению обвинения у Лебедева изначально отличался в меньшую сторону от обвинения Ходорковского. Но уже будучи в статусе подозреваемого, он направил в Генеральную прокуратуру РФ документ, где назвал руководителя следственной группы «использованным презервативом». В итоге эпизод, связанный с событиями, к которым Лебедев не имел на самом деле никакого отношения, оказался в его обвинении, и оно по объему сравнялось с обвинением Ходорковского.

Об удивительной стойкости и мужестве этого человека безоговорочно свидетельствуют обстоятельства ознакомления Лебедева с постановлением о привлечении его в качестве обвиняемого по второму уголовному делу. Происходило это в здании прокуратуры Читинской области в феврале 2007 года. Лебедев, мельком взглянув на переданную ему следователем пачку бумаги с длинным текстом, отдал ее нам, адвокатам. Занявшее некоторое время прочтение постановления привело нас в ужас. Помимо абсурдности основного обвинения – украл на пару с Ходорковским всю нефть ЮКОСа – всех шокировал и оперативно просчитанный максимально возможный для данной ситуации срок наказания – 22,5 года лишения свободы. Но при этом, увидев написанную у нас на лицах гамму отнюдь не радостных чувств и прекрасно уже в тот момент понимая, что добром очередной виток уголовной репрессии не завершится, Лебедев сказал нам следующее (передаю по памяти суть сказанного): «В чем дело, господа адвокаты, почему уныние? Выше голову, расправить плечи и в бой. Если кому-то нужен отдых – скажите. И сейчас же засучиваем рукава и вступаем в сражение».

Воистину поразительно: в такой ситуации, казалось бы, это мы должны его утешать и взбадривать. А произошло совсем наоборот.

И еще один весьма существенный штрих к портрету Платона Лебедева. Он, конечно, отлично понимал, что мы боремся с намного превосходящими силами противника, к тому же применяющего богатый арсенал противозаконных методов. Шансов победить такого монстра, подмявшего под себя судебную систему, не имеется, да и оказывать ему достойное сопротивление тоже весьма сложно. Поэтому Лебедев так ставил перед своими адвокатами задачу: фиксировать все, даже малейшие нарушения закона, и придавать их гласности способами, доступными представителям защиты. «Я хочу, – говорил он, – чтобы на основании этих доказательств либо при моей жизни, либо после я был реабилитирован, и об этом знали бы мои дети и внуки».