Музыка и ты. Выпуск 9 - Алиса Сигизмундовна Курцман
Некоторые произведения в ее исполнении не только восхищают и предстают исполнительскими шедеврами, но являются как бы окнами в глубины ее личности — буквально учат жить».
Как же удавалось ей такое? Ответить на этот вопрос нелегко, быть может, даже невозможно: тайны искусства, тайны гения не могут быть разгаданы до конца. Одно можно сказать с уверенностью: Мария Вениаминовна никогда не стала бы великим музыкантом, проповедником, учителем, если бы все сводилось только к музыкальной, профессиональной одаренности. В том-то и дело, что она была еще и удивительным, незаурядным человеком, Человеком с большой буквы. Человек и Музыкант переплетались в ее личности в плодотворном взаимодействии, объединенные общим, несокрушимым нравственным стержнем. Главным жизненным правилом, которому следовала Юдина, было: «Чужая рубашка ближе к телу». И здесь нет ничего удивительного — ведь с детства она была окружена атмосферой, напоенной любовью, добротой, жертвенностью, полной серьезного и вдохновенного труда. Родилась Мария Вениаминовна 9 сентября 1899 года в Невеле.
Отец, Вениамин Гаврилович Юдин, был земским врачом, человеком редкой, неукротимой энергии. Он не только лечил городских жителей и окрестных крестьян, но и неустанно хлопотал о расширении больницы, открытии амбулатории, постройке артезианских колодцев, выступал с лекциями, участвовал в открытии школ. Именно от отца унаследовала Мария Вениаминовна — по свидетельству сестры, В. В. Юдиной — такие черты, как «твердость, решительность, мужество, необычайную трудоспособность, оптимизм... и вспыльчивость».
Первые уроки практического, активного человеколюбия получила Мария Вениаминовна от матери, Раисы Яковлевны, женщины удивительной доброты и широты сердца. Чуткая и отзывчивая, она приучала и детей «ко всяческой доброте». С 13—14 лет увлекавшаяся «хождением в народ» — как тогда говорили — Мария Вениаминовна и впоследствии, в течение всей жизни не знала ничего более желанного, чем прийти на помощь страждущему.
Она говорила, что лицезрение чужих страданий ранит ее гораздо больнее, чем собственные горести и невзгоды, и всегда, стремясь помочь, взваливала на себя добровольно подчас совершенно непосильную ношу. В мрачные 30-е и 40-е годы Юдина бесконечно хлопотала за своих друзей, находившихся в лагерях и ссылках; во все времена устраивала многих в лучшие больницы; помню, как в начале 60-х годов она опекала одинокую девушку, страдающую неизлечимой болезнью сердца, полюбила ее как родную дочь. Постоянно рассылала Мария Вениаминовна в разные концы деньги, снабжала кого-то продуктами, кому-то доставала редкие книги и ноты, выписывая их из-за границы или получая по своему индивидуальному абонементу в Ленинской библиотеке... Однажды, когда Мария Вениаминовна сама лежала в больнице после тяжелой операции, она денно и нощно переводила с французского и немецкого медицинские статьи, необходимые для диссертации, над которой работал оперировавший ее хирург... Все близкие Марии Вениаминовне люди, в том числе и молодежь, ее ученики, были вовлечены в это нескончаемое «делание добра» (так говорил знаменитый доктор Гааз: «Спешите делать добро!»), и именно эти ее уроки, уроки милосердия и сострадания, остались едва ли не самыми памятными...
Но вернемся же к детству Маруси Юдиной. С ранних лет привлекала она к себе внимание окружающих силой характера, незаурядным умом и необычностью своего облика. Она уже тогда была личностью. Ее двоюродный брат, дирижер Г. Я. Юдин, так описывал ее: «Огромный лоб, взгляд, выражавший удивительную для десятилетней девочки глубину мысли и концентрированность воли».
Благоговение перед человеческой мыслью, перед высотой человеческого духа отличало Марию Вениаминовну всю жизнь. Высшую радость видела она в «познании во всем его многообразии» и до конца дней не стеснялась быть прилежной ученицей. Училась она не только у мыслителей прошлого, но и у своих современников, многие из которых были ее друзьями. П. А. Флоренский, философ и богослов, художник В. А. Фаворский, музыкальный ученый Б. Л. Яворский, естествоиспытатель А. А. Ухтомский, философ и литературовед М. М. Бахтин, поэт Б. Л. Пастернак — вот лишь неполный перечень тех людей, перед мудростью и гением которых она преклонялась и которых почитала своими учителями.
Музыкальная одаренность проявилась у Маруси очень рано. Семи лет она начала брать уроки у Ф. Д. Тейтельбаум-Левенсон, ученицы А. Г. Рубинштейна, и очень скоро стала проявлять себя как самостоятельно мыслящий, убежденный в своей правоте музыкант. Г. Я. Юдин на всю жизнь запомнил, как его десятилетняя сестра играла «Песни без слов» Мендельсона, особенно одну из них, до-минорную. «Никто из слышанных мною впоследствии пианистов, — писал он, — не смог вложить в нее столько внутренней силы и убежденности, сколько эта девочка с толстой косой почти до колен, упрямо кивавшая за роялем головой, как бы поддакивая своей игре».
Тогда же, в детстве, началось увлечение стихами и стала очевидной ее безраздельная преданность поэзии, составленная из двух борющихся желаний — оставаться читателем или стать создателем. Несколько позже, в юности, даже был момент, когда поэзия грозила победить музыку. 18-летняя Юдина записала тогда в своем дневнике: «Нет, единственное, что мне осталось, это стихи. Буду пытаться, буду писать, иначе не могу». Поэзией была пронизана вся жизнь Юдиной. До конца дней сопровождали ее стихи Пушкина и Тютчева, Пастернака, Заболоцкого и Хлебникова, Гёте, Шиллера и Рильке, бывшие для нее неиссякаемым источником вдохновения и утешения.
И так было всегда: чем бы ни занималась Мария Вениаминовна, прикосновение к любому предмету изучения вызывало у нее столь страстную любовь, настолько увлекало ее, что ей казалось — не в этом ли ее призвание? Она проверяла себя, искала себя. Вот и в консерваторские годы, — Юдина поступила на младшее отделение Петербургской консерватории в 1912 году, — не ограничиваясь занятиями в классе специального фортепиано, она училась игре на органе, посещала дирижерский класс, играла в оркестре на ударных инструментах, изучала специальную гармонию, контрапункт, инструментовку и композицию. Особенно увлекало ее дирижерство. И не раз тогда возникало желание посвятить себя дирижированию. «Дирижерство лучезарное! — читаем мы в ее дневнике. — Ты снова предо мною! [...] Предо мной одна цель — Дирижерство! Это будет моим [...] выявлением вовне».
В нелегких поисках своего призвания, которое понимала очень широко — не только как профессию, но как жизненную нравственную миссию, — обращалась
