Музыка и ты. Выпуск 9 - Алиса Сигизмундовна Курцман
Замерев, слушал зал свою Симфонию. Именно здесь, на Ленинградском фронте, гитлеровцы с налета собирались смять и уничтожить все живое. Однако мужество и стойкость советских людей преградили путь завоевателям. Все это было в музыке Седьмой симфонии — и картины мирной довоенной жизни, и марш-нашествие фашистских варваров-марионеток, и героическое сопротивление ленинградцев, и траурное оплакивание павших героев. А когда начался финал, все в зале встали. Еще шла война, так тяжело было на фронте, город на Неве окружали враги, а в финальном героическом гимне своей Симфонии Композитор провозглашал: «Мы выстоим, и Победа будет за нами!»
Всем так нужна была тогда эта убежденная вера в торжество разума и справедливости. И вскоре для всех людей земли, борющихся с фашизмом, Ленинградская симфония стала символом мужества и грядущей победы. Не случайно буквально «сражались» между собою дирижеры в разных городах мира, стремясь поскорее получить партитуру и исполнить Симфонию. Она помнит, что за год исполнение состоялось в очень многих местах — Лондоне, Ташкенте, Новосибирске, Баку, Ереване, Оренбурге, Мехико, Гётеборге, Свердловске, Саратове, Тбилиси... А как соперничали между собою американские дирижеры за право исполнения Симфонии в Америке! Пока переснятая на микрофильм партитура долгим кружным путем добиралась, через Иран и Египет, на военных кораблях и самолетах до Америки, лучшие заокеанские дирижеры «бомбардировали» Советское посольство в США просьбами предоставить им это право. Не удивительно! Симфония вдохновляла, звала на борьбу. Один из этих дирижеров писал послу: «Успешное исполнение Седьмой симфонии может стать эквивалентом минимум нескольких транспортов с вооружением...».
Здесь, на выставке портреты этих американских дирижеров висят рядом: Кусевицкий, Стоковский, Родзинский, Орманди, Митрополус... Все они дирижировали Симфонией тогда же, во время войны. Но первое исполнение в Америке было доверено знаменитому Артуро Тосканини, патриоту-антифашисту. И выбор сделал сам Дмитрий Дмитриевич.
Серьезные грустные глаза Композитора смотрели на Нее со многих фотографий. Было так хорошо вспоминать здесь эти волнующие и суровые годы. Вдруг Ее внимание привлек один портрет — огромный, в самом центре высокой стены. Под ним надпись: Дмитрий Шостакович. 1906—1975. И сразу в залитом светом зале стало холодно и тоскливо: так вот что это за выставка! В Его память! А сам Дмитрий Дмитриевич уже никогда сюда не придет. Его уже нет среди живых людей.
Больше Она ничего не замечала и хотела только, чтобы ее поскорее вернули на старое место — в плотную папку, в запертый шкаф, в полутемную комнату отдела рукописей. Потом так и случилось. И потянулись тоскливые серые дни. Кто-то заходил, уходил, однажды даже достали из шкафа, сверяли какие-то страницы, но Ее это уже не интересовало. Время сумеречно, уныло стояло на одном месте. Так продолжалось долго, пока, наконец, самый древний фолиант — он всегда молча пребывал в плотно закрытом шкафу — не промолвил сурово:
— Вы не имеете права раскисать. Ведь в музыке продолжается жизнь Великого композитора. А Его рукопись — это реликвия, свидетель героического подвига. Ваш долг — сохранять всегда мужество и память.
Светало, в музее проветривали помещения, начиналась ежедневная уборка. Скользили ранние лучи по шкафам и стеллажам, охранявшим многие тайны прошлого.
Это было не такое уж плохое место — тихое, немного пыльное. У рукописей — своя жизнь. Она продолжается и протягивает нити, связывающие людей с их прошлым. Много нитей, быть, может тысячи и сотни тысяч, из которых сплетается постепенно память истории и создается культура народов.
МУЗЫКА В ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОМ ИСКУССТВЕ
«СВЯТАЯ ЦЕЦИЛИЯ».
СИСТО РОЗА. НАЗЫВАЕМЫЙ БАДАЛОККЬО (1581—1647)
Неаполь. Национальный музей
На картине изображены орган, басовая виола, блокфлейта, бубен и черный цинк (рожок).
РАССКАЗЫ О ВЕЛИКИХ ИСПОЛНИТЕЛЯХ
М. ДРОЗДОВА
МАРИЯ ВЕНИАМИНОВНА ЮДИНА
«Слушание музыки не есть удовольствие. Оно является ответом на грандиозный труд композитора и чрезвычайно ответственный труд художника — исполнителя.
Слушание музыки есть познавательный процесс высокого уровня, труд синтетический, включающий и эмоциональную сферу...»
Если мы вдумаемся хорошенько в эти слова, то увидим, что в них — кратко и точно — сказано, как следует слушать музыку, что искать в ней, как обогащает музыка того, кто подходит к ней не как к развлечению или способу времяпрепровождения, а серьезно и трепетно.
Думаю, что высказывание это значительно шире: его можно отнести ко всем видам искусства, к литературе и поэзии.
Есть здесь еще одна очень важная мысль: музыкальное произведение начинает жить только тогда, когда замысел композитора, воплощенный исполнителем, находит взволнованный отклик у слушателя, то есть именно тогда, когда замыкается классический треугольник: композитор — исполнитель — слушатель.
Слова, о которых идет речь, принадлежат замечательному музыканту, выдающейся пианистке XX века Марии Вениаминовне Юдиной. О ней, о ее жизни и творчестве я и хочу рассказать.
Мне пришлось употребить слово «пианистка», хотя сама Мария Вениаминовна ужасно не любила, когда ее так называли. Ей слышались в этом слове обертоны унизительные, узко ремесленные. Она говорила: «Мы — я и близкие мне люди — музыканты, а на чем именно мы играем — неважно...».
Говорить о музыканте-исполнителе и о его интерпретациях не слыша их — занятие неблагодарное. Слова о музыке могут быть по-настоящему поняты, приняты или не приняты только теми, кто хорошо знает эту музыку. Если бы книжная страница вдруг зазвучала и вы услышали в исполнении Юдиной «Хроматическую фантазию и фугу» Баха, одну из сонат Бетховена — «Лунную», «Аппассионату» или Сонату № 17 с речитативами, услышали бы до-минорную Фантазию Моцарта, сочинения Стравинского, Хиндемита, Прокофьева, Шостаковича, вы тотчас же поняли бы, что Юдина имела право называть себя Музыкантом. Даже самые неискушенные из вас ощутили бы, как властно приковывает к себе удивительное искусство Юдиной, масштабное и мудрое, полное драматизма, проникнутое исповедальными, проповедническими интонациями, пленяющее поразительной одухотворенностью и содержательностью звучания.
Для всякого настоящего художника его искусство — это способ высказывания, возможность говорить с людьми о самом
