Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг
После смерти мужа Елена Юльевна сменила квартиру, переехав в Замоскворечье. Эльза жила вместе с ней, поступив на Высшие строительные курсы при том самом архитектурном институте, в котором раньше училась Лиля. Отраженный свет тех отношений, которые установились между Лилей и Маяковским, виден в первых письмах Эльзы к нему, написанных в сентябре 1915 года: два месяца после «радостнейшей» для Маяковского июльской даты она не могла прийти в себя. Лиля приехала в Москву навестить мать, и между сестрами, вероятно, произошло объяснение, расставившее, без обиняков, все точки над «и». Лишь тогда Эльза решилась, наконец, написать «милому Владимиру Владимировичу», отстраненно обращаясь к нему уже не толь-коло отчеству, но еще и на вы.
«Так жалко, что вы теперь чужой, — писала она, — что я вам теперь ни к чему… Как-то даже не верится, но так уж водится, что у нас с Лилей общих знакомых не бывает.
Ни за что не могла бы теперь с вами говорить, как прежде, вы меня теперь отчего-то страшно смущаете: буду краснеть, путаться в словах и будет неловко ужасно.
Если б вы знали, как жалко! Так я к вам привязалась и вдруг — чужой…»
«В Москву не собираетесь?» — спросила все же в письме, отправленном вдогонку — через две недели.
В Москву Маяковский собраться не мог: 19 сентября 1915 года его призвали на военную службу. Он обратился за помощью к Горькому, и тот, тогда еще тоже влюбленный в его стихи, пустил в ход все свои связи. Поэта удалось устроить чертежником в автошколу — она размещалась по соседству с авторотой, где служил Осип Брик. Навещая мужа, Лиля одновременно навещала теперь и его.
Этому предшествовала их совместная поездка — «по семейным делам». По чужим — не своим… У родственника Осипа, отправленного служить в какую-то глушь, надо было невесть почему получить согласие на спешный развод. С этой странной и деликатной миссией к нему отправилась Лиля, а Маяковский увязался за ней. Ехали ночным поездом, в сидячем вагоне, потом еще два часа на лошадях, остановились на постоялом дворе. Родственник упорствовал, сломить его Лиле не удавалось. Тогда Маяковский, который не отходил от нее ни на шаг, решил вмешаться: «Вот что, Петя, давайте разводиться по-хорошему». И так выразительно на него посмотрел, что Петя безропотно сдался. «Был август, — вспоминала Лиля, — мы ехали ночью к станции на извозчике, полулежа в коляске, лицом к небу, и на нас лил звездный дождь». Говорят, что для тех, кто его видит, это счастливый знак…
Осип симулировал болезнь, его уложили в госпиталь, чтобы был поближе к дому, — дом и стал его госпиталем, где он проводил основное время. Маяковский тоже без малейших хлопот получал от начальства отпуск. Вместе с ним зачастили к Брикам его друзья: уже заявившие о себе в литературе Велимир Хлебников, Василий Каменский, Борис Пастернак, Давид Бурлюк, Виктор Шкловский, Николай Асеев, филологи Роман Якобсон, Борис Эйхенбаум…
Жизнь Бриков сделала крутой поворот. Еще совсем недавно Осип готовился стать криминалистом (его научный руководитель Михаил Гернет станет впоследствии видным советским ученым и удостоится Сталинской премии за «Историю царской тюрьмы»), писал работу об одиночном заключении, о том, как влияет оно на душу преступника. Занимался судьбой проституток, ходил на бульвар, вел с ними задушевные беседы и бесплатно защищал при конфликтах с полицией, ничего не требуя взамен; растроганные проститутки прозвали его «блядским папашей». Потом перешел на коммерцию, помогая отцу в разных юридических сделках. Оказалось, что истинное его призвание совершенно в другом: язык, лингвистика, литература. Влюбившись с первого взгляда в Маяковского и в его поэму, Осип на свои деньги издал «Облако в штанах» тиражом в тысячу с небольшим экземпляров — даже сейчас для стихов начинающего поэта это огромная цифра…
В двухкомнатной квартирке, сколь ни была она тесна, всегда было место для ночлега друзей, накрытый стол ждал гостей круглые сутки, самовар приносили и уносили. Шли бурные литературные споры. Трудно было поверить, что идет война и где-то совсем рядом сотни, а может быть, тысячи людей гибнут ежедневно…
Прийти в этот дом, который сплетники, пошляки и брюзги много позже окрестят почему-то «салоном», мог любой, кто хотел разговаривать. Не болтать, не трепаться, а свободно делиться мыслями. Судить о вопросах, которые были интересны для всех. И, конечно, читать стихи. К стене прикрепили огромный лист белой бумаги, каждый гость должен был что-нибудь на нем написать. Непременно о Лиле. Только о ней. В стихах или в прозе. Коротко или длинно. Но — написать. Исключение составлял лишь сам Маяковский. Ибо то, что он ей посвящал, на стенном листе не умещалось. Поэма «Флейта-позвоночник» была написана в октябре — ноябре. Тогда она называлась иначе: «Стихи ей». И это название говорило само за себя.
31 декабря Лиля устроила здесь встречу Нового года. Смирившись с неизбежным, приехала из Москвы Эльза. «Разубранную елку (ее назвали «футуристической». — А. В.), — позже вспоминала она, — подвесили под потолок, головой вниз, как люстру, стены закрыли белыми простынями, горели свечи, приклееные к детским круглым щитам, а мы все разоделись и загримировались так, чтобы не быть на самих себя похожими. На Володе, кажется, было какое-то апашеского вида красное кашне, на Шкловском матросская блуза. В столовой было еще тесней, чем в комнате с роялем, гости сидели вокруг стола, прижатые к стене…» Пили спирт, разбавленный вишневым сиропом…
В эту ночь поэт Василий Каменский сделал Эльзе «серьезное предложение», которое было тотчас отвергнуто, а Виктор Шкловский, уже сраженный чарами Лили, теперь влюбился еще и в нее. Похоже, на всю жизнь. Но этот двойной успех не мог притушить ее боль — чувство к Маяковскому не остыло, а вспыхнуло с новой силой. Эльза старалась, как могла, чтобы этого никто не заметил. Но Лиля была не из тех, от кого можно что-либо скрыть.
ЗАПУТАННЫЙ УЗЕЛ
Судя по стихам, которые Маяковский написал в это время и которые посвятил Лиле, да и по дошедшим до нас свидетельствам современников, отношения между ними складывались совсем не просто. Трудно, мучительно — если точнее. Никакого «брака втроем» — ни в обывательском, ни в каком-либо ином смысле — тогда еще не было и в помине. Безусловного ответного чувства, кроме разве что неподдельного восхищения талантом, Маяковский у Лили не вызвал. Прежние любовные линии — у каждого свои — не оборвались, и это, скорей всего, позволило совсем уже было приунывшей Эльзе реанимировать свои надежды.
Стремясь скрасить свое одиночество и как-то защититься
