Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг
Блюстители доброго имени этой семьи — Инна Генс и Василий Васильевич Катанян — убеждены, что, тайно встречаясь в пустой московской квартире, влюбленные никогда «не переступили грань», что отношения между Эльзой и Маяковским так и не вышли «за рамки». Да полно!.. Неужто?.. Такая «детскость» и ничем не объяснимая щепетильность были не в характере Маяковского — о том свидетельствует вся его жизнь.
Да и Эльза, похоже, отнюдь не стремилась скрыть правду. Почти тридцать лет спустя, в книге «Тетрадь, зарытая под персиком» (1944), где и сам автор, и все герои выведены под своими подлинными именами, Эльза призналась: «В течение двух лет у меня не было никакой другой мысли, кроме как о Владимире, я выходила на улицу в надежде увидеться с ним, я жила только нашими встречами. И только он дал мне познать всю полноту любви. Физической — тоже». (Во избежание спора о точности перевода привожу французский оригинал: «Pendant deux ans, je n’ai pas eu une seule pensile qui n’ait eu trait a Vladimir, je ne suis jamais sortie dans la rue sans penser que je pourrais le rencontrer, je ne vivais que par rapport a lui. C’est bien lui qui m’a tout appris de l’amour. Mxme l’amour physique»).
На книге обозначен ее жанр: повесть. И это вроде бы лишает нас возможности отнестись к ней как к документу. И Эльза, и ее будущий муж не раз прибегали к подобным приемам: воспроизводили реальные факты не в мемуарном свидетельстве, а в беллетристическом гриме, избавляя себя тем самым от необходимости отвечать за их точность. Но в «документальности» того, о чем рассказала «Тетрадь, зарытая под персиком», сомневаться конечно же не приходится. Хотя бы уже потому — повторю это снова, — что все подлинные имена героев полностью сохранены. Автобиографическая проза не перестает быть документальной, назвавшись повестью.
«Сегодня мне кажется, — писала Эльза уже не в повести, а в мемуарах, — что мы встречались часто, что это время длилось долго». Наверное, было не совсем так, поскольку Маяковский к тому времени (еще в январе 1915 года) по каким-то причинам переселился в Петроград. Ни там, ни в Москве квартиры у него не было, он много ездил по стране с чтением стихов, пытался поступить на военную службу, но получил отказ как «неблагонадежный» в политическом отношении. Неприкаянность и неустроенность все время толкали его на смену кратковременных адресов.
Перемещение в Петроград, возможно, объяснялось попыткой восстановить отношения с «Сонкой», которая работала сестрой милосердия в одном из петроградских военных лазаретов. Из этого ничего не вышло. Маршруты Москва — Петроград и снова Москва стали привычными.
Сладостно тайные встречи с Эльзой в пустой московской квартире оборвались семейной трагедией: 13 июня 1915 года в Малаховке умер Урий Александрович Каган. В те скорбные дни Эльза хотела обнять Елену Юльевну — та отстранилась: не могла простить ей ее любовного увлечения, когда умирал отец.
Лукавила ли Лиля, когда говорила Эльзе: «Какой-то там Маяковский»? Судя по ее позднейшим воспоминаниям, она и раньше не только слышала его имя, но и видела его несколько раз в Литературно-художественном кружке: членство отца позволяло и семье посещать это очень престижное в московской культурной среде место дискуссий, концертов и встреч. Кем могла она быть для него? Всего лишь одной из многих… Сам он был уже знаменитым футуристом, снисходительно выслушивал «мнения» мэтров о своих скандальных стихах, не обращая внимания на клубную «публику», к которой только и могла она тогда относиться. И, встретив ее раз или два — в темноте, на скамейке, возле дачи, где умирал отец, — воспринял не как Лилю, а всего лишь как «гу-вернершу» младшей сестры, мешающую их встречам. Лиля же всерьез к нему не относилась — думала, что он один из тех графоманов, которых расплодилось тогда великое множество.
До того дня, который станет, по признанию самого Маяковского, «радостнейшей датой» его жизни, оставались считанные недели. День этот настал, когда он пришел к Брикам.
После похорон отца Эльза приехала в Петроград погостить у сестры. Она же и настояла на этой встрече — на свою голову. Уговаривать Маяковского не было нужды — он готов был читать свои стихи всегда и везде.
Лиля потом вспоминала: «Между двумя комнатами для экономии места была вынута дверь. Маяковский стоял, прислонившись спиной к дверной раме. Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую тетрадку, заглянул в нее и сунул в тот же карман. Он задумался. Потом обвел глазами комнату, как Огромную аудиторию <…> Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, издевался, требовал, впадал в истерику, делал паузы между частями». Так впервые прозвучало у Бриков «Облако в штанах». «Мы подняли головы, — вспоминала Лиля, — и до конца не спускали глаз с невиданного чуда».
Эльза следила за реакцией. Осип был потрясен, Лиля онемела от неожиданности и восторга («Я потеряла дар речи» — так передавала она потом свое первое впечатление). Эльза торжествовала: «Ну, что я вам говорила?!» Торжествовала она напрасно: «дар речи» потеряла не только Лиля.
Маяковский взял из рук Брика тетрадь с текстом поэмы, положил на стол, раскрыл на первой странице, спросил Лилю: «Можно посвятить вам?» — и старательно вывел над заглавием: «Лиле Юрьевне Брик».
Другие поэты и раньше посвящали ей свои стихи: Константин Большаков, Михаил Кузьмин. Но они просто не шли ни в какое сравнение. Впервые (потом это случится еще множество раз!) Лиля и Осип проявили присущее им, как оказалось, безошибочное чутье на талант. Тем паче — на гениальность. Лиле Юрьевне, а не Эльзе Юрьевне, едва познакомившись с ней, посвятил великий поэт великую свою поэму. В том, что она великая, сомнений у Лили не было… А Эльза сидела рядом, ей оставалось лишь наблюдать за тем, что происходит. За катастрофой, которую она сама же и вызвала…
Едва дождавшись утра, Маяковский помчался за город, в поселок Куоккала, к Корнею Чуковскому, своему тогдашнему покровителю, другу и конфиденту. Помчался сказать, что теперь для него начинается новая эра: он встретил ту единственную, без которой не мыслит себя самого. Ту, о которой не мог и мечтать…
Событие, перевернувшее всю его жизнь, свершилось. Но мужчиной ее жизни — по крайней мере, тогда — Маяковский
