Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг
Родители двух сестер были родом из Прибалтики — оттуда же, откуда и Елена Юльевна Берман, — дружба с уважаемой семьей, где царил истинный дух культуры, вполне поощрялась. Завсегдатаями хлебосольного дома в центре Москвы были молодые художники, поэты и музыканты — многие из них очень скоро станут знаменитостями и оставят яркий след в искусстве и литературе. Здесь и произошла та встреча, которой поистине суждено было стать во всех отношениях судьбоносной.
Впоследствии Эльза так вспоминала о ней: «В хвасовской гостиной, там, где стоял рояль и пальмы, было много чужих людей. Все шумели, говорили. <…> Кто-то необычайно большой, в черной бархатной блузе, размашисто ходил взад и вперед, смотрел мимо всех невидящими глазами и что-то бормотал про себя. Потом, как мне сейчас кажется — внезапно, он также мимо всех загремел огромным голосом. И в этот первый раз на меня произвели впечатление не стихи, не человек, который их читал, а все это вместе взятое, как явление природы, как гроза…»
Надо ли говорить, что этой грозой был Владимир Маяковский, о котором в ту пору ни Эльза, ни Лиля не имели никакого понятия?
«Я сидела девчонка девчонкой, — продолжает Эльза, — слушала и теребила бусы на шее… Нитка разорвалась, бусы посыпались, покатились во все стороны. Я под стол, собирать, а Маяковский за мной, помогать. На всю долгую жизнь запомнились полутьма, портняжий сор (мать Иды и Али была модной московской портнихой. — А. В.), булавки, нитки, скользкие бусы и рука Маяковского, легшая на мою руку».
Его руке было суждено еще не раз лечь на ее руку, и если бы не было той первой встречи под портняжным столом, возможно, не было бы и ничего остального: наглядная иллюстрация к роли случайности в мировой истории… Сначала Эльза сторонилась Маяковского, напуганная его настойчивостью, но через год встречи возобновились.
Урий Каган был к тому времени уже тяжко болен, лечился в Германии, где его, Елену Юльевну и Эльзу застала война (они добирались домой кружным путем через Скандинавию), но продолжал работать, нуждаясь при этом в особом уходе. Мать все время отдавала ему, да и Эльзе было уже восемнадцать…
Тайные встречи стали явными: Маяковский ходил к Эльзе едва ли не каждый день. По извечной традиции такие визитеры к «девице на выданье» именуются женихами. Но Маяковский никогда не следовал никаким традициям. И сестры Каган — тоже.
В то самое время, когда рука Маяковского ложилась на руку Эльзы, он переживал роман за романом, и все они казались ничуть не случайными: одесситку Марию Денисову сменила в Петербурге Софья Шамардина («Сонка»), потом художница Антонина Гумилина. Им троим не стала помехой другая художница — Евгения Ланг… Какие-то отношения — любовные безусловно, пусть и лишь платонические — связывали еще Маяковского с художницей Верой Шехтель, дочерью знаменитого архитектора Федора Шехтеля, и с Шурой Богданович, дочерью другой известной в России пары: издателя и литератора Ангела Богдановича и его жены Татьяны. И все они — вместе и порознь — ничуть не мешали его отношениям с Эльзой, которые — так казалось, по крайней мере, со стороны — становились все прочней и прочней.
В жизни Лили меж тем произошли серьезные перемены. Началась война, которая застала Бриков на отдыхе. Пока родители с Эльзой выбирались из враждебной Германии, Лиля и Осип катались на пароходе по Волге. Путешествие решили продлить насколько возможно, чтобы вызов из военного ведомства не застал адресата дома: Осип подлежал призыву, идти на фронт ему, естественно, не хотелось, так что юридически — этот язык был ему хорошо понятен — он обрек сам себя на положение дезертира.
Какое-то время пришлось скрываться. Потом общие знакомые нашли ход к знаменитому тенору Леониду Собинову — у прославленного артиста Императорских театров были повсюду хорошие связи. Лишь в самом начале 1915 года Осип смог, наконец, выйти из «подполья»: по протекции его устроили вольноопределяющимся (как «лицо, получившее высшее образование») в Петроградскую автомобильную роту. Этот статус давал множество льгот и поблажек, но, однако же, был равнозначен статусу солдата и позволял считать его носителя призванным на военную службу.
Ничего другого не оставалось: пришлось перебираться в Петербург, который, чтобы не оскорблять русский слух ненавистным немецким именем, превратился теперь в Петроград. Оставив в Москве мать, сестру и умирающего отца, Лиля уехала туда вслед за Осей и сияла в Петрограде квартиру, чтобы всегда быть вблизи от него. После московского простора двухкомнатная квартира на улице Жуковского показалась жалкой конуркой. Зато в любое время можно было видеться с Осей, да и сам он время от времени наведывался домой. «Служба» в автороте была «не пыльной» и жизнь ничем не осложнила, на привычный ее ритм не оказала никакого влияния. Только Лиле, из-за прогрессировавшей болезни отца, приходилось часто ездить в Москву.
В один из таких приездов мать — мать, а не Эльза — раскрыла ей маленькую семейную тайну: у младшей сестры появился докучливый ухажер! «Какой-то там Маяковский», который все ходит и ходит, не считаясь с элементарными приличиями, компрометирует юную девушку из приличной семьи и своей назойливостью доводит Елену Юльевну до слез. Это имя Лиля будто бы впервые услышала, и — опять-таки будто бы — оно ни о чем не сказало ей. Но сестру упрекнула: «из-за твоего Маяковского мама плачет». Маме хватало слез и без этого — огорчать ее еще и своими проблемами Эльза не смела. Маяковскому было сказано, чтобы больше не появлялся.
Вряд ли она знала тогда, какой удар наносит своему ухажеру. Только что закончился разрывом его затянувшийся и драматичный роман с «Сонкой», которой пришлось делать тайком поздний и опасный аборт. Только ли этим объяснялась его настойчивость? Так или иначе от Эльзы он не отступился.
Больного отца перевезли на дачу, в подмосковный поселок Малаховка. Маяковский был не из тех, кто отступался, когда ему давали от ворот поворот. Узнать дачный адрес труда не составило. Приблизиться к дому он не посмел — дожидался Эльзу на станции. Долго не удавалось, но однажды все же дождался.
«Володя мне вспоминается, — многие годы спустя рассказывала Эльза, — как тень, бредущая рядом со мной по пустой дачной улице. Злобствуя на меня, Володя шел на расстоянии, и в темноте, не обращаясь ко мне, скользил вдоль заборов его голос, стихами. <…> В эту ночь зажглось во мне великолепное, огромное, беспредельное чувство восхищения и преданнейшей дружбы…»
На самом деле «просто дружбой» дело не ограничилось. «Сразу стало ясно, — писала впоследствии Эльза, — что
