Исповедь - Валентин Васильевич Чикин
— В конце семестра я снова обратился к пляскам муз и к музыке сатиров, и уже в последней тетради… идеализм пробивается сквозь вымученный юмор («Скорпион и Феликс»), сквозь неудачную фантастическую драму («Оуланем»), пока наконец он не претерпевает полного превращения и не переходит в чистое искусство формы, по большей части без воодушевляющих объектов, без вдохновенного взрыва идей.
— Ты принялся писать драму, и в этом и впрямь много правильного. Но с важностью дела, с широкой известностью, которую оно неизбежно приобретает, естественно, сопряжена и опасность провала… Как разумнее действовать? По возможности добиваться, чтобы этой большой пробе сил предшествовала менее серьезная, связанная с меньшим риском, но все же достаточно значительная, дабы в случае удачи создать себе имя… Я долго раздумывал об этом, и вот какая идея кажется мне подходящей. Сюжет следует почерпнуть из истории Пруссии, — причем взять не продолжительный период, как этого требует эпопея, а краткий момент, имевший, однако, решающее значение для судеб страны… Таким моментом является великая битва при Бель-Альянс-Ватерлоо… Одной такой оды, патриотической, прочувствованной и проникнутой немецким духом, было бы достаточно, чтобы заложить основу репутации, создать себе имя…
Но взыскательному юному драматургу явно не по нутру воспевать «роль гения монархии». Его грызет досада, что «приходится сотворять себе кумира из ненавистного… воззрения», и он предает огню стихи, наброски новелл и все прочее. Он расположен к критическому анализу, готов судить творения муз, тем более что проделал серьезный экскурс в историю искусств, проштудировал Лессинга.
— Что тебе посоветовать?.. Драматургическая критика требует большой затраты времени и большой осмотрительности. Если иметь в виду искусство, то такая деятельность в наше время, быть может, принадлежит к числу достойнейших. С точки зрения славы, она может проложить путь к диплому ученого. Как ее примут? Полагаю, что скорее враждебно, чем доброжелательно. Насколько я знаю, путь превосходного ученого Лессинга не очень-то был усыпан розами. Он жил и умер бедным библиотекарем… Почему ты ничего не говоришь о камералистике?
— Что касается, дорогой отец, вопроса о камеральной карьере, то я недавно познакомился с неким асессором Шмидтхеннером, который посоветовал мне после третьего юридического экзамена пойти по этому пути в качестве юстициария; это мне улыбается, тем более, что я действительно предпочитаю юриспруденцию всем административным наукам… Если впоследствии, будучи асессором, получить докторскую степень, то открывается гораздо более широкая возможность получения вслед за тем экстраординарной профессуры.
— Если бы твои жизненные планы можно было бы сочетать с родительскими надеждами, это доставило бы мне величайшую из всех радостей, число которых так сильно уменьшается с годами…
Изучая юриспруденцию, молодой Маркс предпринимает научный дебют — он пытается «провести некоторую систему философии права через всю область права», но несколько разочарован результатами: разработанная схема оказалась слишком жесткой, так что калечила понятия «самым варварским образом», содержание не получило нового развития, и «стало ясно», что «без философии… не пробиться вперед».
— Во время болезни я ознакомился с Гегелем, от начала до конца, а также с работами большинства его учеников. Благодаря частым встречам с друзьями в Штралове я попал в «Докторский клуб», среди членов которого было несколько приват-доцентов и ближайший из моих берлинских друзей, доктор Рутенберг. Здесь обнаружились в спорах различные, противоположные друг другу взгляды, и все крепче становились узы, связывающие меня самого с современной мировой философией, влияния которой я думал избежать…
— Ты знаешь меня, милый Карл: я не упрям и не склонен к предубеждениям… Но выберешь ли ты именно то, к чему у тебя призвание, этот вопрос меня, конечно, тревожит. Сначала мы думали об обычных вещах. Но такая карьера тебя, по-видимому, не прельщает. Поэтому, признаюсь, соблазненный твоими столь рано созревшими взглядами, я выразил одобрение, когда ты избрал своей целью научную деятельность, будь то в области права или философии, — скорее, как мне казалось, в области последней. Трудности, сопутствующие этой карьере, мне достаточно известны… Наилучшее применение дарований — это уже твое личное дело…
Но все же диалог сбивается с рассудительного тона. Чем определенней в своих исканиях вызревающий интеллект сына, чем далее отстоят его цели от житейского практицизма, тем менее понятны и приемлемы становятся они для отца. И любящее сыновнее сердце, добрый его разум почтительно смолкают перед нетерпением родительского сердца, обуреваемого естественной заботой о самом добропорядочном благополучии. И сын склоняет голову под градом отцовских упреков, где — боже правый! — без обычного снисхождения выговаривается все: и «беспорядочные блуждания по всем отраслям знаний», и «смутные раздумья при свете коптилки», и «нечесаные волосы», и «одичание в шлафроке ученого», и «бредовая стряпня», и «коверканье слов», и «впустую растраченные дарования»… Да еще поучение с упреком: «тогда как заурядные простые смертные беспрепятственно продвигаются вперед и порой лучше или по меньшей мере с большими удобствами достигают цели».
Генрих Маркс, ушедший из жизни рано, едва лишь наступила двадцатая весна сына, не мог уже с гордостью и надеждой погрузиться в чтение его философских «Тетрадей», как делал когда-то, получив тетради поэтические. Между тем уже здесь проступали те Марксовы свойства, которые завтра заставят современников заговорить о рождении настоящего философа. А пока, путешествуя вслед за автором по бесконечно увлекательным страницам семи его «Тетрадей», можно, как говаривал цитируемый там же Сенека, «рассуждать… с Сократом, сомневаться с Карнеадом, наслаждаться покоем с Эпикуром, побеждать человеческую природу со стоиками, совершать эксцентричности с киниками и сообразно естественному порядку идти в ногу с каждым веком, как его современники». С тем лишь условием, следует добавить, что вас всюду будет сопровождать Марксов «дух сомнения и отрицания», его «предгрозовое» настроение, его представление «идеального» образа мудреца, его понимание ответственной роли жизненной философской мысли.
Париж. Лавки букинистов на берегу Сены.
Начало великой дружбы.
Через полтора года Маркс представит на суд ученых мужей Йенского университета свою диссертацию, где изложит взгляды на системы эпикурейцев, стоиков и скептиков и сразу же получит степень доктора философии. Два года спустя, критически проанализировав гегелевскую философию права, он четко определит целевое назначение покоренной им «царицы наук»: «революция начинается в мозгу философа». А еще через год он начертает в своей записной книжке знаменитый одиннадцатый тезис о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».
Несложно убедиться, что философская «прогулка» в древние афинские сады вовсе не случайный зигзаг на пути мыслителя к главной, всеопределяющей цели. Как невозможно для нас, по меткому
