Исповедь - Валентин Васильевич Чикин
Тактические принципы при выработке конкретной политики партии авторы «Манифеста» ставят чрезвычайно высоко. Они считают исключительно важным умение подчинять ближайшие цели пролетариата конечным целям его борьбы. Не искать универсальных рецептов и шаблонов, а вырабатывать линию действия, исходя из конкретных исторических условий. Опираться на союз с различными прогрессивными течениями и революционными отрядами, но бдительно относясь к иллюзиям и заблуждениям своих союзников.
Красной строкой программного документа, безусловно, является положение о международном характере коммунистического движения, о пролетарском интернационализме. Весь «Манифест» как бы восходит к великому призыву: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» На протяжении десятилетий и десятилетий человечество имело возможность не раз увидеть в решительном действии и по достоинству оценить гуманистическую силу боевого революционного воззвания, в котором слита общность целей и интересов рабочих людей всей земли.
— Практика лучше, чем все теории, — говаривал великий основоположник научного коммунизма. Этим своим озадачивающим афоризмом он хотел всего лишь резче подчеркнуть свой неутомимый интерес к реальным процессам социальной борьбы, к практическим успехам рабочего движения, к живому действу истории. Но здесь — ни грана преклонения перед ползучим прагматизмом, ни тени отговорок перед необходимостью дать пролетариату цельное научное мировоззрение, четкий проект будущего мироустройства. Как бы ни поглощала его безмерная практика революционных дел своей категорической неотложностью, своим человеческим кровотрчием, он ни на минуту не останавливал ищущей мысли в создании систем и концепций пролетарской Науки Борьбы.
И вместе с тем, как бы требовательно ни взывали к вдохновению неоконченные рукописи, как бы ни тянуло к рабочему столу, Маркс не намерен замуроваться в четырех стенах. Наука, — скажет он себе и всякому, кого позовет научная стезя, — не эгоистическое удовольствие. Ученый не должен сидеть вечно взаперти в своем кабинете или лаборатории, вроде крысы, забравшейся в сыр, не вмешиваясь в жизнь, общественную и политическую борьбу. И невозможно понять ни всей жизни Маркса, ни смысла великой цели, не рассматривая его неделимо как ученого и борца.
Итак, началом была разгадка тайны «философского камня». Отсюда Маркс сам прослеживает свой путь исканий:
— Первой работой, которую я предпринял для разрешения обуревавших меня сомнений, был критический анализ гегелевской философии права… Мои исследования привели меня к тому результату…
(Слушайте, слушайте!)
…что правовые отношения, так же точно, как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот, они коренятся в материальных жизненных отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру английских и французских писателей XVIII века, называет «гражданским обществом», и что анатомию гражданского общества следует искать в политической экономии.
Вот она, «руководящая нить» во всех дальнейших целеустремлениях. Маркс видит теперь, что только скальпелем политэкономии может анатомировать он чрево молоха-капитала; только открыв и выверив до конца законы общественного развития, может он указать путь социалистическому движению, только на этом поприще он может всерьез «трудиться для человечества».
И, как всегда, открывая новую сферу в мире науки, Маркс начинает с уяснения вопроса самому себе. В середине сороковых годов он сосредоточивается на исследовании экономическо-философских проблем, рассматривает детали, отрабатывает фрагменты, эскизы будущего монолитно-цельного учения. И хотя родившиеся под пером «Экономическо-философские рукописи» в. целом уже представляют собой гениальный набросок, первую модель нового мировоззрения, взыскательный ученый отводит этому произведению скромный статус «рукописи» и будет несчетное число раз обращаться к ней как к своеобразному питомнику идей, которые надо еще привить в суровых жизненных условиях и вырастить.
— Решающие пункты наших воззрений, — говорит Маркс о себе и Энгельсе, — были впервые научно изложены, хотя только в полемической форме, в моей работе «Нищета философии», выпущенной в 1847 г. и направленной против Прудона. Февральская революция и последовавшее в связи с ней насильственное удаление меня из Бельгии прервали печатание написанной на немецком языке работы о «Наемном труде», в которой я собрал свои лекции, читанные мною в Немецком рабочем обществе в Брюсселе. Издание «Новой Рейнской газеты» в 1848 и 1849 гг. и последовавшие затем события прервали мои экономические занятия, которые я смог возобновить только в 1850 г. в Лондоне. Огромный материал по истории политической экономии, собранный в Британском музее, то обстоятельство, что Лондон представляет собой удобный наблюдательный пункт для изучения буржуазного общества, наконец, новая стадия развития, в которую последнее, казалось, вступило с открытием калифорнийского и австралийского золота, — все это побудило меня приняться за изучение предмета с начала и критически переработать новый материал. Эти занятия приводили отчасти сами собой к вопросам, на первый взгляд совершенно не относящимся к предмету, но на которых я должен был останавливаться более или менее продолжительное время…
В преддверии революционных бурь.
Совместный труд над «Немецкой идеологией».
Эти последние слова: «более или менее продолжительное время» — звучат как-то уж слишком неприметно. На самом деле время измеряется многими годами. Полтора десятка лет с перерывами Маркс работает над экономической монографией все еще «для уяснения вопросов самому себе» — создает пролог к «Капиталу» и строит ракетодром для запуска своего «самого страшного снаряда». Строит самозабвенно, устремленно, превозмогая все лишения, страдая лишь одной неутомимой болью — за близких, которым не сумел создать хоть сколько-нибудь сносную жизнь.
Вскоре после женитьбы двадцатипятилетнему Марксу было предложено от имени прусского правительства поступить на государственную службу. Он отказался. И в течение всей жизни, по словам Франца Меринга, он не раз имел возможность без урона для чести укрыться от житейских бурь в гавани буржуазной профессии. За его талантами охотились крупнейшие хищники тогдашней Европы.
В конце апреля 1867 года Энгельс получил из Ганновера письмо от Маркса, из которого под строгим секретом узнал: «Вчера Бисмарк прислал ко мне одного из своих сатрапов, адвоката Варнебольда… Он хотел бы «использовать меня и мои большие таланты на пользу немецкого народа». Разумеется, по-своему понимаемой «пользе». Энгельс знает суровую Марксову бескомпромиссность в делах партийной чести и научной совести и весело подзадоривает: «Бисмарк думает: если я буду продолжать попытки сговориться с Марксом, в конце концов я все-таки улучу благоприятный момент, и тогда мы вместе обделаем дельце». Смеется, а сам тут же — разбередило-таки душу — терзается из-за своей «коммерции», истово желает скорейшего освобождения от ненавистного «фабрикантства» — «ничего так страстно не жажду, как избавления от этой собачьей коммерции, которая совершенно деморализует меня, отнимает все время». И у него, конечно, не выходит из головы вопрос — как все будет, когда иссякнут доходы, — «что мы с тобой будем тогда делать». Но, может, как-то
